С этого дня наступило время покоя. Галина Сергеевна больше не дежурила по ночам, но приходила к Староверову с утра и оставалась весь день. Они выходили во внутренний садик, сидели, разговаривали, иногда молчали — с нею и молчать было хорошо, — немного гуляли, с каждым днем увеличивая число кругов по тенистым аллейкам. Перед окнами больше не маячили скорбные фигуры ожидающих страшной вести: в больнице теперь лежали легкие больные, которых можно было навещать. Два раза к Староверову заглядывала Лиза — сообщить, что все препараты отправлены, что его бумаги собраны; но ему ничего не хотелось писать о болезни, хотя из министерства уже напоминали, что ждут отчет, а редактор журнала дважды звонил, просил статью. Лиза была какой-то хмурой, с Галиной Сергеевной разговаривала принужденно, и Староверов был даже рад, когда она перестала показываться у него. Краем уха он слышал, что Лиза продолжает работать в лаборатории при больнице, что она недовольна Галиной Сергеевной, но почему и как произошла размолвка между ними, его не занимало. В эти дни он был необыкновенно глух ко всему, что находилось за пределами его маленького счастья.

Они переехали в гостиницу, сняли номера рядом и были постоянно вместе. Секретарь горкома убеждал Староверова поселиться в одном из санаториев, но Староверов бежал от людей: вдвоем им было лучше.

Как-то он заговорил о том, что им надо оформить брак. Галина Сергеевна отшутилась:

— Мы не можем пригласить всех твоих и моих друзей в этот город. В гостинице не хватит мест. И потом, ты должен знать, что по закону для регистрации брака требуется постоянная прописка. А я уже вижу, что по характеру ты настоящий бродяга. Сегодня твой дом здесь, а завтра, по первому слову министра, ты будешь в другом городе, — и с сожалением добавила: — Странная судьба для ученого…

Он отговорился, что за весь год выезжал только дважды. Но, кажется, получилось не очень ловко. Она, как видно, вспомнила, чем закончился последний выезд, и вздохнула.

Однако когда он снова заговорил о браке, Галина Сергеевна согласилась, что по возвращении в Москву это будет их первым делом. Они даже немного поспорили о том, как устраивать свадьбу: широко ли, или в узком кругу нескольких друзей. Он требовал, чтобы был пир на весь мир, а она смеялась и утверждала, что имеет право вето, так как посуду после свадьбы придется мыть ей…

Впрочем, все было хорошо. Ему нравилось ее щедрое сердце — ведь она целиком прониклась его интересами, даже приревновала, когда Староверов пригласил Лизу, чтобы разобраться, наконец, со своими записями. Неужели она сама не может справиться с такой несложной работой? Да пусть он продиктует ей самое главное, а уж она потом отредактирует его мысли. Она же умеет писать статьи по более тонким вопросам: например, психологические этюды о мастерах искусства, исследования по истории театра. Неужели заметки о лечении болезни труднее написать?

И самое любопытное было в том, что она победила его сопротивление. Лиза как-то незаметно исчезла с их горизонта, а через два дня Галина подала Староверову прекрасно отредактированный отчет, даже ошибок в терминологии не было. И когда снова позвонил редактор журнала, Староверов с легким сердцем обещал прислать требуемую статью через неделю.

— Не верю! — воскликнул редактор. — Вы всегда затягиваете до невозможности.

— О, у меня теперь такой ассистент, что мы скоро завалим статьями все ваши редакции, — засмеялся Староверов, лукаво поглядывая на Галину. — Готовьте гонорар!

— Правильно, правильно, — шептала она, стоя возле него. — Мне так хочется хоть чем-нибудь помочь тебе! — А когда разговор с редактором закончился, спросила: — Неужели тебе трудно даются эти статьи? Ведь ты так много знаешь!

В этом вдруг проскользнувшем восхищении было столько приятного для Староверова, что он молча привлек ее к себе.

— Теперь я буду всегда помогать тебе! — решительно сказала она. — И книгу о твоих противных вирусах напишу сама. Ксения Львовна придумала это правильно. Люди должны знать тех, кто их спасает!

Это прозвучало наивно, но и трогательно. Староверов уже давно стал замечать, как менялся характер Галины. Она становилась все мягче, нежнее. То недоверие, которое он замечал в дни первого знакомства, куда-то исчезало, постепенно заменяясь кротким согласием, появилась особая душевность. Староверов невольно вспомнил сказку про царь-девицу, которая побеждала всех богатырей и прославилась своей недоброй храбростью, пока и сама не была побеждена. И на поверку оказалось, что ей всего-то и нужно было уютное гнездо да муж, которому она могла бы беспрекословно подчиняться…

Порой его даже умиляла ее полная неосведомленность в делах того мира, к которому он принадлежал. Он профессор, значит должен читать лекции… Ах, нет? Тогда что же он делает в своем институте? А как он там работает? И Борис Петрович начинал рассказывать о своей работе, постепенно все больше разгораясь, пока вдруг не замечал, что Галина смотрит на него испуганными глазами.

Он спохватывался, но было уже поздно. При ее развитом воображении она уже успевала представить себе всяческие ужасы в стиле конца прошлого столетия, когда ученым приходилось порой испытывать действие смертоносных бацилл на себе. Об этом-то она была наслышана, как наслышан всякий образованный человек о падении Ньютонова яблока или о первом перелете через Ламанш. Беда была в том, что теперь она примеряла все эти трудности к нему, а следовательно, и к себе.

Староверов принимался объяснять, что теперь все работы по исследованию болезней и противодействующих средств проводятся совсем в иных условиях, говорил о своем институте, снабженном всеми новейшими инструментами и приборами, но она только поджимала губы, и он с досадой думал, что Галина не очень верит ему, в глубине души считая, что он успокаивает ее, как добрый сказочник.

В известной мере это льстило: боится за него — значит, действительно любит!

И в то же время где-то в глубинах сознания возникало неприятное чувство неуверенности: а так ли она понимает его, правильно ли думает о его делах, намерениях, свершениях? И хотя он торопливо изгонял эти неуместные мысли, они тревожили, вызывали недовольство, которое вдруг начинало беспокоить, как еще неосознанная боль.

Однако радость отдыха снимала эти непонятные страхи.

Приближался сентябрь, бархатный сезон, и Староверов был доволен тем, что никто не беспокоит его. После болезни отпуск ему продолжили, статью он написал. Можно было купаться, ездить в горы, принимать у себя маленький кружок друзей, образовавшийся после победы над эпидемией. В кружок этот входили Ермаков, санитарный инспектор, иногда присоединялись и секретарь горкома с председателем горсовета. Только Лиза больше не навещала Бориса Петровича. Правда, он как-то и не замечал ее отсутствия, но однажды ему понадобилась какая-то справка. Он попросил Галю позвонить бывшей его помощнице, а Галя обратилась прямо к Ермакову.

Он удивленно спросил, не поссорилась ли Галина Сергеевна с Лизой. И удивился сухому ответу:

— Не люблю людей, жаждущих мученического венца. Они ужасно однолинейны!

— Позволь, — он был и огорчен и взволнован, — но ведь ты сама показала, что способна на подвиг. А Лиза даже не стремилась к подвигу. Она просто выполняла свои обязанности!

— Вот-вот! — иронически подхватила Галина Сергеевна. — Это ее личные обязанности, она сама выбрала именно этот круг обязанностей, а ведет себя так, будто принадлежит к первым христианам. Те поступали точно так же. Если одного из них бросали на съедение львам, то другие спешили добровольно стать с ним рядом. Ты знаешь, что она говорит о тебе? — без всякого перехода спросила вдруг Галя. — Она считает, что тебе рано праздновать победу и наслаждаться отдыхом, пока эта проклятая болезнь не уничтожена во всем мире. Так что же, ты так и останешься дежурным милиционером, приставленным к этому вашему пситтакозу? А когда жить, думать, работать наконец?

— Но это же и есть моя работа! — все более удивляясь этой вспышке гнева, попытался возразить он.