— Рановато, рановато я уехал! — сердито пробормотал редактор, сочиняя в уме язвительное письмо Коночкину и Бой-Ударову. И вообще, кажется, напрасно он послушал Коночкина и забрался так далеко от города. Можно было великолепно провести отпуск и дома, лодку взять легко на любой водной станции. А отсюда советовать Коночкину не станешь. «Чинары» устроены так образцово, что даже телефон выключен, чтобы ничто не мешало отдыху.
Постепенно мысли Ивана Егоровича вернулись к «Чинарам». Дом отдыха ему поначалу очень понравился, но чем дальше, тем больше непонятного замечал своим острым взглядом редактор. Во всем доме не было ни одного отдыхающего из мукомольной промышленности, хотя дом принадлежал Мельтресту.
Из случайных разговоров с отдыхающими Иван Егорович успел выяснить, что большинство имели бесплатные путевки, и вспомнил, что Коночкин предлагал ему тоже бесплатную путевку. Все это выглядело странно…
Иван Егорович пытался успокоить себя тем, что находится на отдыхе, но тревожные мысли не уходили. Очень хотелось выяснить хотя бы для себя, как и для чего был создан этот дом? Служители рассказывали, что товарищ Сердюк довольно часто приезжает сюда с некоторыми ответственными работниками на субботу и воскресенье, но за полторы недели, что провел здесь Иван Егорович, директор Мельтреста не появлялся. И редактор решил подождать встречи, чтобы взять сразу быка за рога.
Ловля ставриды как-то перестала развлекать Ивана Егоровича. Правда, Золотницкий, заметив, что партнер его находится в угнетенном состоянии духа, предложил лучшее место — с леской, сам взялся за весла, но сегодня даже поклевка казалась вялой. Кончилось тем, что Иван Егорович поменялся местами с Золотницким и медленно направлял лодку к берегу, как будто там его ждало какое-то незавершенное дело.
Золотницкий, вытащив самодур в очередной раз и освободив его от бьющихся рыб, окинул взглядом горизонт и вдруг сказал:
— Я бы запретил отдыхающим заплывать так далеко! Смотрите, они уже на целый километр ушли от берегового буйка.
— Не утонут, — безразлично сказал Иван Егорович, медленно перебирая веслами.
— Э, да они и точно обессилели! — воскликнул Золотницкий, не спуская глаз с какой-то точки на горизонте. — Иван Егорович, гребите! Скорее! Вот вы все ищете бурной деятельности, так давайте спасать утопающих. Нечего думать о газете! Она никуда не уйдет.
Иван Егорович сердито посмотрел через плечо. Метрах в трехстах от лодки в мелкой зыби и на самом деле мелькали две белые точки — головы, повязанные косынками. Внезапно оттуда послышался жалобный крик:
— Помогите!..
— Всегда вот так с этими любопытными женщинами! — проворчал Иван Егорович, налегая на весла. — Захотели, наверно, посмотреть, как мы рыбалим, а силенок маловато.
— Скорее, скорее! — Золотницкий швырял как попало снасть. — Похоже, что они совсем выбились из сил! — И закричал пловцам: — Держитесь, товарищи!.. Идем!
Теперь лодка двигалась быстрее. Золотницкий, вцепившись в кормовое весло, старался вывести ее прямо на пловцов. Иван Егорович, глянув через плечо еще раз, увидел, что пловцы и впрямь обессилели. Непонятно, почему они не перевернутся на спину, чтобы отдохнуть? Боятся за свои косынки, что ли?
— Суши весла! — скомандовал Золотницкий и, перегнувшись через борт, ухватил одного из пловцов за руку. Иван Егорович протянул руку второму. Это оказались двое мужчин с повязанными по-бабьи головами. Они обессилели так, что не могли даже перевалиться через борт. Пришлось втаскивать их.
Иван Егорович, понаторевший за эти годы в морских происшествиях, вытащил из-под скамейки термос и подал длинному худому парню. Тот отпил глоток и сунул термос второму, толстому, коротконогому, который едва дышал, не в силах даже поднять голову. Впрочем, почувствовав в руке термос, он мгновенно прильнул к нему.
— Но, но, не торопитесь! — сказал Иван Егорович. — Чай-то с коньяком!
Толстяк будто не слышал. Тогда Золотницкому пришлось отобрать термос.
— Какая причина толкнула вас на коллективное самоубийство? — спросил Иван Егорович, выбирая раздавленных рыб, на которых всей тушей шлепнулся толстяк, и выбрасывая их за борт. Спасенные, почувствовав под собой шевелящуюся массу, поднялись с днища и сели на скамейки.
— Вот! — коротко ответил длинный и, размотав с головы чалму, оказавшуюся рубашкой, вытащил из нее какой-то подмокший сверток бумаг.
— Что это такое? — недоверчиво посмотрел на него Иван Егорович.
— Статья! — шумно выдохнул длинноногий. — Вы ведь редактор газеты товарищ Голубцов?
— Статья? — Иван Егорович вытаращил глаза. До сих пор он не получал статей таким оригинальным способом. — Вы что, с ума сошли? Статьи сдают в редакцию, а не транспортируют по морю на голове.
— Постой, постой, Иван Егорович! Может, у молодых людей была особая причина, чтобы плыть, рискуя стать утопленниками? Они же и в самом деле чуть не утонули!
— Я в отпуске, — пожал плечами Иван Егорович. — В редакции есть Коночкин. Обратитесь к нему.
— А мы обращаемся к вам с жалобой на Коночкина! — закричал длинный. — Я — новый сотрудник редакции! — готовый заплакать, продолжал он. Толстяк ткнул было его в бок ослабевшим кулаком, но тот только огрызнулся: — Не мешай, Гущин!
Тут лишь Иван Егорович признал в толстяке своего фоторепортера. Да и как его было признать? Всегда румяный, прилично одетый, он был гол и бледен, да и разговаривать, как видно, не мог. Все же Иван Егорович строго спросил:
— В чем дело, Гущин?
— Это… это наш новый сотрудник, — все еще не справляясь с одышкой, пробормотал Гущин. — Чащин. Федор Чащин. У него конфликт с вашим заместителем… Мы вас искали…
— Хорошо, нашли, а дальше что?
— А это в статье. А у меня фотографии.
Дрожащими руками он принялся развязывать свою чалму и вытащил несколько снимков. Они были мокрые. Видно, Гущину пришлось труднее в пути по морю. Лодка тихо покачивалась, относимая легким течением к берегу. Иван Егорович вдруг вспомнил свои сетования на скуку. Это и было то неожиданное, чего он с таким нетерпением ждал. Он протянул руку:
— Давайте!
Чащин стряхнул капли воды с рукописи и передал редактору. Золотницкий, оглядывая новых пассажиров со странным выражением в глазах — тут были и ирония и уважение, — пересел на весла. Иван Егорович углубился в чтение.
Добравшись до того места, где впервые упоминалась фамилия Трофима Семеновича, Голубцов крякнул и сказал Золотницкому:
— Пусть эти пловцы сами поработают. Если уж они вплавь до нас добрались, то до берега на лодке доплетутся! — и протянул прочитанные страницы: — А вы ознакомьтесь тоже…
Чащин с готовностью сел на весла. Чем больше будет у него читателей, тем лучше! Гущин отрицательно замотал головой — он все еще не мог отдышаться.
Голубцов и Золотницкий дочитали рукопись в полном молчании. Лодка приблизилась к берегу, где ее ожидал знакомый журналистам страж порядка. Увидав в лодке утренних посетителей, он разинул рот и бросился было бежать, но Золотницкий окликнул его:
— А лодку кто примет?
Страж остановился.
Когда рыбаки и пловцы вылезли из лодки, редактор сказал:
— Это мои гости!
— Мы не одни, — робко сказал Чащин, вспомнив о Муромцеве. — С нами еще один товарищ из Мельтреста: тот, что дал материал…
— Тащите и его, — ответил Голубцов.
Гущин пошел по берегу вдоль пляжа туда, где в тени крепостной стены сидел Муромцев. Вскоре они появились. Гущин был уже одет, Муромцев тащил средневековое одеяние Чащина.
— Что это за прозодежда? — заинтересовался Голубцов, увидав стоячие штаны и куртку.
— Коночкин послал нас к дельфинерам, а у них людей не хватило, — стыдливо объяснил Чащин.
— Он решил уволить Чащина до вашего возвращения, вот и дал ему самое трудное задание, — угрюмо сказал Гущин.
— А вы и струсили? — язвительно спросил редактор.
— Нет, статья о рыбаках тоже готова, — неохотно сказал Чащин.
Он боялся, что упоминание еще об одной статье охладит интерес редактора к той его работе, которую сам Чащин считал главной. Да и писалась новая статья урывками, во время качки, в блокноте, пристроенном кое-как, то на колене, то на матросском сундучке. А самое главное в том, что самый большой кусок этой статьи был посвящен Виоле — нет, Варе! — и теперь, глядя на редактора, Чащин понимал, что эти такие дорогие для него лично страницы, пожалуй, газете не так уж нужны.
