Была, конечно, распита еще одна, четвертая, бутылка сладковатой водки душанбинского разлива и чайник чая. Так, с кружками в руках, мы сидели у костра и трепались до поздней ночи, теплой и уютной. Луна была еще не видна, но лучи ее уже серебрили верхушки деревьев, обрамлявших иссини черные лужицы неба. Звезды в них мерцали красиво и таинственно.

Поняв, что банкет заканчивается, и выпивки больше не будет, Фредди добровольно ушел на свой боевой пост, где, как он хвастался, им было оборудовано уютное гнездышко из недавно скошенной травы. Мы с Лейлой улеглись вдвоем в большой спальный мешок. Наташе были выделены два одеяла. Третье мы отдали Бабеку и он улегся на развернутую палатку в ряд со спящими уже Сергеем и Юрой.

Под утро стало холодно, выпала роса. Я проснулся рано и хотел было идти готовить завтрак, но Лейла, прикорнув к моему плечу, спала так сладко, что я решил немного повременить – без меня она быстро замерзнет и проснется.

Через некоторое время я все же осторожно выполз из спального мешка и разжег костер. Когда пламя побороло влажную от росы древесину, я повесил над костром чайник и кастрюлю с остатками загустевшей ухи. Еще через полчаса мы уже сидели, кто где, и молча скребли ложками алюминиевые миски.

Нас расстроил Бабек, сказавший, что в эту зиму снега в горах выпало необычайно много и будет не так-то легко пройти перевал высотой 3800 метров... Может быть, даже придется возвращаться на устье Арху и идти вкруговую через перевал Хоки, а это более 60 км пешего пути.

В старые времена автодорога через Хоки на Кумарх открывалась в конце июня, и мы хорошо знали, как тяжело было нашим бульдозерам пробиваться на перевале через снежные заносы, приводить в порядок раскисшие и оползшие от избытка влаги крутые серпантины. Но все это удовольствие ожидало нас на северной стороне Гиссарского хребта. Южная же сторона была уже согрета летним солнцем и казалась доступной и даже заманчивой.

Свернув лагерь и нагрузив ишаков, мы налегке, с полупустыми рюкзаками тронулись в путь. Впереди, за самым молодым ишаком (мы назвали его Пашкой) шел Бабек. Он хорошо знал тропу по долине, но так же, как и я, перевал не пересекал ни разу. Сергей вел следующего ишака (названного по цвету шерсти Черным. Я был против этой клички, но Юрка отомстил мне за сачок[56], присоединив свой голос в ее пользу). За Черным шли последовательно Наталья, Житник, Федя, Лейла и я.

Километра полтора тропа петляла в зарослях кустарника, сплошь покрывавшего надпойменную террасу Арху. Затем долина разветвилась, и мы свернули к северу. Вскоре после развилки тропа пошла круто вверх, и наше движение резко замедлилось – Фредди шел с трудом, тяжело дыша и часто останавливаясь. Мы не торопили его, так как решили сегодня “поработать с прохладцей”. Куда дойдем – туда дойдем. Хорошо бы, конечно, дойти до снегов, но не дальше. А вообще, загадывать в горах – дохлый номер. Стоит только сказать, уходя в маршрут, что вернешься к десяти вечера – в лучшем случае вернешься далеко заполночь.

Честно говоря, с непривычки мало кому из нас доставлял удовольствие подъем вверх, по крутой, извилистой тропе, к тому же, во многих местах оплывшей или заваленной осыпавшимися камнями.

Вообще, общепринятое представление о том, что есть люди (геологи, альпинисты, туристы там), которым нравиться ходить по высокогорью вверх и вниз, взад и вперед, является, по моему мнению, мифом. Хождение по горам – это тяжкий труд, привыкнуть к нему невозможно. Просто есть люди, которым нравится стоять на вершине или преодолевать свою слабость. Или просто люди, которые зарабатывают этим на жизнь. А ходить далеко и нудно, особенно с тяжелым рюкзаком и ноющим напарником, не любит никто. Хотя это и полезно для закалки некоторых личностных свойств. Вот первая моя любовь, Ксения, автобусной остановки пройти пешком не могла, жизни не знала, в себя не верила. А взял ее из противоградовой экспедиции к себе, в горы, техником-геологом, начал посылать в самые тяжелые маршруты (чтоб никто не обвинил в радении родному человечку), так она очень скоро стала весьма самостоятельным человеком... Да-с, весьма самостоятельным.

Конечно, природа здесь, в горах, неописуема, кругом всякие дух захватывающие пейзажи... Красиво... Идешь, пот с тебя градом, рюкзак то вдавливает в тропу, то тянет в обрыв, то так поддаст в спину, что еле из-под него выбежишь... А поднимешь глаза с тропы ненавистной, поднимешь, совсем, как боксер в нокдауне поднимает их на соперника, и сквозь струящиеся с бровей ручьи пота увидишь далеко впереди неимоверно красивую, белоснежную вершину... Она не скоро подпустит к себе, не надейся. И лишь поняв, что мелкий, тяжелый твой шаг упрям и неотвратим, она, наконец, приблизится и ляжет под тебя покорной добычей.

Вот и сейчас заснеженный Гиссарский хребет пилит вдали резко голубое небо. Чуть в стороне от нашего перевала, меж двумя вершинами, в нерешительности застыл над пропастью висячий ледник. Легкий, холодный ветерок, струящийся с гор, доносит спокойное их презрение к нашим самонадеянным намерениям, вселяет сомнения в наши сердца.

“Может быть, надо было все же идти через Хоки? Снега столько же, но там не тропа, а автомобильная грунтовка, и я знаю каждый ее изгиб, – думал я, покусывая губы. – И здесь, судя по состоянию тропы, на ту сторону отар еще не гоняли”.

Без сомнения, об этом же думали и мои товарищи. Но отступать никто не собирался, все знали – стоит отступить однажды, и мы окажемся в Душанбе у своих разбитых корыт. И, видя в плотно сжатых губах друг друга решимость идти до конца, мы собирались в один поток и прогоняли свои и чужие сомнения. Житник, оборачиваясь, разговаривал с Наташей, Сережка с видом бывалого туриста любовался окрестностями, а я, бегая челноком, собирал попадавшиеся на пути грибы-вешенки. Остальные, не зная о возможных подвохах ледовой природы, просто преодолевали путь. Когда Юрка сказал Наташе, что в опасных местах следует идти, держась за хвост ишака, я вспомнил одну из своих полевых историй, и, горя желанием скорее рассказать ее, подобрался к ним поближе.

– Однажды, на Майдане, – начал я, пристроившись за Наташей, – это золотое рудопроявление невдалеке от Кумарха – Юра его хорошо знает, – уже вечером, в конце затяжного маршрута, мне посчастливилось найти объевшегося и поэтому отставшего от отары барана. Понятно – что с воза упало, то к геологу попало. Долго я за ним гонялся... Высота приличная – больше двадцати метров за раз не пробежишь. И, вот, промчусь за ним я эти метры, задохнусь и стою, минут пять дышу, в себя прихожу. Баран, гад, отбежит на безопасное расстояние и стоит, травку лениво так щиплет, время от времени на меня глазами лупая. Наконец, с пятой или шестой попытки мне удалось поймать это глупое животное. Веревки, чтобы поводок ему сделать, не было. Так я, сидя на баране, вытащил из капюшона штормовки тесемку, связал ее со снятой с рюкзака затяжкой и накрепко обвязал этим баранью шею, чтобы не бегал больше самостоятельно. Повернул его на тропу и ногой под зад ударил. А овчина эта подлая – ни с места! Поздно уже, вот-вот шарик закатится, а он, как дерево. До слез чуть не довел. Я его молотком по спине, по яйцам – он пошел, но со скоростью километр в час. Ну, делать нечего, смирился я с такой скоростью передвижения, тем более луна скоро выкатила, иду о шашлыке мечтаю. А баран впереди на веревочке трусит неспешно так, задумчиво. Оглядывается по сторонам, цветочки скусывает. И вот, уже мой лагерь – две палатки и машина – вдалеке появился, километра полтора до него по тропе через закрепленную осыпь. Классная такая осыпь, крутая, градусов 45, и километр вниз тянется, прямо к обрыву. Там, где сланцы на поверхность выходят, всегда есть такие осыпи из мелочи остроугольной суглинком слегка сцементированной. Упадешь – зацепиться не за что. Не разобьешься, но одежду вместе с кожей снимет. А тут еще обрыв внизу. Но тропа хорошая, иду. И вдруг слышу: в лагере музыка во всю мощь играет, то есть водила с моей студенткой Кларой танцы, наверное, устроили! Я их, гадов, предупреждал: если кто в маршруте – в лагере должно быть тихо! У нас в экспедиции один геолог погиб так – дополз, поломанный, почти до лагеря, кричал, но никто его не услышал. Концерт шел по заявкам... “Барабан был плох, барабанщик – бог”