— Сюда, ваше высочество, — Дюнвель указал на ничем не примечательную дверь и повел в святая святых службы безопасности. Выглядел он удивительно спокойно, видимо, имел большую практику и умел держать себя в руках.

Я тоже пытался держаться отстраненно, но порыв сознаться в невежестве и уверить, что буду прислушиваться к его мнению, задавил на корню — это тупиковый путь, и привел бы он к тому, что я так и остался бы номинальным главой. Считаться со мной никто бы не стал, и пришлось бы до конца дней или выполнять роль декоративной собачки, или решительно перетрясать всю службу. Поэтому до самого вечера я терпеливо выслушивал нуднейшие отчеты, читал горы пыльных документов, старательно морща лоб под снисходительными взглядами подчиненных.

— Спасибо, я все понял, — я отодвинул последнюю стопку бумаги, ценность которой не превышала стоимости чернил, которыми она была измарана, и годившейся разве только на растопку. — К завтрашнему дню я ожидаю от вас доклад о настоящем положении дел.

— Ваше высочество! — Дюнвель всплеснул руками. — Как вы могли подумать…

— Тогда мне придется решать вопрос о служебном соответствии. Ваша преданность господину де Ламберу заслуживает уважения. Уверен, он будет рад вас видеть.

Дюнвель впервые позволил эмоциям отразиться на лице. Желание поставить на место наглого выскочку боролось в нем с потребностью хорошо делать свою работу, а уважение к бывшему начальнику лишь осложняло дело.

— У вас есть время подумать до завтра, — сказал я. — И у меня, так же, как и у вас, нет выхода.

— Похоже, вас не спросили? — вопрос вырвался против его воли, и Дюнвель закусил губу.

Я промолчал: пусть думает, как хочет. Мне еще предстояло объясняться с мужем, а потом ожидался не слишком приятный вечер — кажется, сегодня должна выступать какая-то оперная дива, и оставалось надеяться, что ее колоратурное сопрано не лишит меня слуха.

В покоях супруга не было. Я заглянул в ванную: судя по влажности, еще не успевшей полностью выветриться, он уже ушел. Не стал дожидаться. В дурном расположении духа я поплелся в свою ванную комнату. Слуга почувствовал настроение и не донимал разговорами, сноровисто выполняя обязанности. Мне было все равно, белые чулки или цвета слоновой кости, зеленый камзол или синий. Лишь однажды я воспротивился выбору камердинера — отказался от модного в этом сезоне яркого шейного платка, отдав предпочтение строгой классике и сколов благородное кружево простым аграфом.

К началу я опоздал. Певица уже издавала волшебные звуки, которым позавидовала бы любая мартовская кошка, и мне удалось почти незамеченным проскользнуть до своего места рядом с императором. Я сел и сделал вид, что полностью поглощен выступлением.

Его взгляд прожигал во мне дыру. Я ощущал его всей кожей и чувствовал, как начинают гореть щеки.

— Ты опоздал, — прошептал он мне на ухо и погладил коленку.

Я наклонил голову:

— Дела государственной важности, которые невозможно…

— Не говори ерунды. Вряд ли этот осел дал тебе возможность ознакомиться с действительно важными документами.

— Я выполнял пожелание Вашего Величества.

— Мое величество сердится.

— На себя?

Его рука продвигалась от коленки все выше и выше. Еще немного, и это перейдет все границы, но сдаваться я не собирался, упорно разглядывал певицу и делал вид, что в восторге от ее голоса.

— Пойдем отсюда, — он едва не за шиворот выволок меня в пустой коридор, где боролись с темнотой несколько редких светильников. — Я не мог поступить иначе, поставить Дюнвеля во главе службы безопасности и дать тебе набраться опыта в его помощниках все равно, что признать принца-консорта ни на что не годным болваном. Ты выше его по положению и либо занимаешь руководящий пост, либо…

— Я понял, но что мешало тебе раньше все это сказать?

— Сначала мне казалось, что это очевидно и ты знаешь правила игры, потом злился, потом не было времени и желания уговаривать. Нет, ну я могу, конечно, но не всегда… Не всегда… — он подталкивал меня с очевидными намерениями к нише возле окна, скрытого тяжелой винно-красной шторой.

Я перехватил инициативу, жадно целуя кривящиеся в усмешке губы: вот и пойми, то ли специально провоцировал, то ли смирился.

— Я тоже не отличаюсь способностью к уговорам, — я завалил его на широкий подоконник и дернул штору, скрывая нас обоих.

— Масло в кармане, — он облизнул губы и закинул левую ногу мне на плечо.

— Сначала нужно подготовить плацдарм, — промурлыкал я, расстегивая на муже бриджи.

— Давай, не тяни, — он подвигал бедрами, показывая степень нетерпения и насаживаясь на скользкие от масла пальцы.

— Смотри, сам просил, — я уступил просьбе, но действовал медленно, к неудовольствию мужа.

Наверное, заниматься любовью возле окна в коридоре, где может в любой момент появиться кто угодно, не следовало, но было в этом что-то восхитительно порочное, от чего возбуждение разливалось внутри огненной лавой. Супруг лежал на подоконнике, как на оттоманке, чуть наискосок, упираясь головой в противоположный угол. Полуприкрытые глаза тем не менее зорко следили за мной, но вся поза выражала покорность и желание.

Я толкнулся сильнее, входя полностью. Приглушенный мучительно-сладкий стон стал мне наградой. Я толкнулся еще раз, и муж прикусил ладонь, потому что в отдалении послышались приглушенные шаги.

— Не останавливайся! — прошипел он из-под руки.

Шаги зазвучали ближе. Наверное, подобные явления не были для дворца чем-то из ряда вон выходящим. Скорее всего, тот, кто шел мимо, сделает вид, что ничего не замечает — минимальные приличия все же соблюдены, но нам не повезло.

— Клоди!

— Чтоб тебя Жнец не обделил своей милостью, — пробормотал супруг, отнимая искусанную ладонь от губ, и добавил громко: — Дядюшка, я немного занят.

— Клоди, дорогой, дело государственной важности!

— На нас напали? — супруг нахмурился и даже чуточку напрягся.

— Да кто осмелится напасть, — голос дядюшки звучал раздраженно. — Говорю же: государственная важность!

— Завтра соберем Совет, — супруг качнулся мне навстречу, возвращая былую твердость опавшему было члену. Он явно не собирался прерывать удовольствие в угоду каким-то там государственным делам. Тем более, что даже у меня назрело сильное сомнение в их истинной неотложности.

— Империя может лишиться ценного кадра в лице меня! А ты там ерундой занимаешься!

— Дядюшка, в отличие от тебя, я занят воистину государственным делом. Служба безопасности подтвердит.

— Клоди, — штора приоткрылась, повинуясь чужой руке, но супруг успел схватить ее край. — Я не знаю, что делать! Гномы. Они уже здесь!

Супруг в отчаянии застонал:

— Что ты натворил в Подгорном королевстве?!

— Я думал, это мальчик для утех, а оказалось — седьмая дочь короля. А поди разбери — у них там все с бородой. Даже младенец в люльке и тот с пушком на щеках, — на последних словах дядюшка всхлипнул.

— Утром разберемся.

Я не представлял, как мужу удавалось сохранять серьезность, мне, например, пришлось искусать себе все губы.

— Утром будет поздно! Клоди, кончай трахаться, ты можешь лишиться единственного дяди.

— Я бы давно кончил, но ты мешаешь, — пробормотал он и печально посмотрел на меня.

— На границе с Пустошью неспокойно. Некромант там был бы кстати, — подсказал я.

— Габи, и ты здесь? — удивился дядя. — Спасибо за совет, кстати. Клоди?

— Езжай уже. Телепорт тебе организуют. Скажи, я велел.

— Иногда родственники истинное зло, — супруг притянул меня к себе, едва затихли дядюшкины шаги. — Продолжим?

Отказать ему в такой малости я не мог.

— На границе получится отличный серпентарий, — уже в спальне продолжил разговор Клоди.

— Я бы поставил на папеньку, — хмыкнул я.

— Гийома жалко, сожрут.

— Подавятся, — я обнял мужа. — Зато скучать не будут, и каждый при деле.

— Гномы еще эти…

— И гномов на границу, м?

Клоди замер, открывая и закрывая рот, а потом расхохотался: