Она смотрела на скатерть с немного виноватым выражением, которое льстило ему.

— Ну, — сказала она ласково, — так ты меня не выдашь в деревне, кто да что я, нет?

— Нет, — со смехом сказал он, успокаивая ее. — Не выдам.

Он был доволен.

Она ничего не ответила. Через минуту-другую она подняла голову:

— Мне нужно договориться с миссис Коутс и сделать разные дела. Так что сегодня утром лучше отправляйся гулять один. Обед у нас будет в час.

— Но ты не можешь договариваться с миссис Коутс целое утро, — сказал он.

— Ну и что ж… потом мне надо написать письма, надо вывести пятно с юбки. Сегодня утром у меня масса всяких дел. Лучше отправляйся один.

Он догадался, что она хочет избавиться от него, так что, когда она поднялась наверх, взял шляпу и, сдерживая возмущение, поплелся к скалам.

Вскоре вышла и она. На ней была шляпа с розами, поверх белого платья был наброшен длинный кружевной шарф. Заметно нервничая, она раскрыла зонтик от солнца, лицо ее было наполовину скрыто падавшей на него цветной тенью. Она шла по узкой дорожке, выложенной брусчаткой, истертой до основания башмаками рыбаков. Казалось, она сторонилась окружения, словно спасаясь в легком полумраке своего зонтика.

Миновав церковь, она пошла по проулку, пока не достигла высокой каменной ограды, тянувшейся вдоль обочины дороги. Она медленно пошла вдоль ограды и остановилась наконец у открытой калитки, проем которой светился, словно само воплощение света на темной стене. Там, в волшебном мире за калиткой, на залитом солнцем дворе, на синей и белой гальке, которой был вымощен двор, лежали причудливые тени, за ним пылала зелень лужайки, где стояло, сверкая по краям, лавровое дерево. Она на цыпочках, нервно вошла во двор, поглядывая на погруженный в тень дом. Незавешенные окна казались черными и безжизненными, дверь в кухню была отворена. В нерешительности она сделала шаг вперед, затем еще, сгорая от нетерпения, устремляясь в сад за домом.

Она добралась почти до угла дома, когда среди деревьев раздались тяжелые, с хрустом шаги. Показался садовник. Он держал плетеный поднос, по которому раскатывались крупные темно-красные ягоды переспелого крыжовника. Двигался он медленно.

— Сегодня сад закрыт, — сказал он спокойно миловидной женщине, которая застыла, готовая к отступлению.

От удивления она с минуту молчала. Как он мог вообще открываться для публики?

— А когда он открыт? — быстро сообразив, спросила она.

— Пастор пускает посетителей по пятницам и вторникам.

Она стояла неподвижно, медленно осмысливая сказанное. Как странно, подумать только, пастор открывает свой сад для публики!

— Но сейчас все пойдут в церковь, — сказала она, пытаясь уговорить садовника. — Здесь никого не останется, не так ли?

Он пошевелился, и крупные ягоды переспелого крыжовника покатились по подносу.

— Пастор живет в новом доме, — сказал он.

Оба стояли неподвижно. Ему было неловко просить ее уйти. Наконец она обернулась к нему с обезоруживающей улыбкой.

— Можно я одним глазком взгляну на розы? — спросила она с милым упрямством.

— Пожалуй, что ничего особенного не случится, — сказал он, отступая в сторону, — долго вы не пробудете…

Она двинулась вперед, мгновенно позабыв о садовнике. Лицо ее сделалось напряженным, движения — порывистыми. Оглядевшись, она заметила, что все окна, выходящие на лужайку — ни одно не завешено, — зияли темнотой. Дом выглядел запущенным, словно в нем уже не жили. Как будто тень пробежала по ней. Она пересекла лужайку, направляясь в сад, прошла через цветные воротца — арку из вьющихся пунцовых роз. Вдалеке расстилалась в утреннем тумане нежная голубизна моря с заливом и неясно чернел скалистый мыс, как бы разрезая синеву неба и синеву воды. Лицо ее просияло, преображенное болью и радостью. У ее ног сад круто спускался вниз, утопая в цветах; внизу за ним темнели макушки деревьев, скрывавшие ручеек.

Она повернула в сад, сверкавший вокруг нее залитыми солнцем цветами. Она знала один уголок, где под тисом стояла скамья. Дальше начиналась терраса, сверкавшая громадным разливом цветов, по обе стороны сада от нее вели вниз две дорожки. Она сложила зонтик и медленно пошла среди этого моря цветов. Со всех сторон ее окружали кусты роз, огромные кусты роз, розы, свисавшие или каскадом ниспадавшие с подпорок, застывшие на кустах. Если она поднимала голову, за садом как бы уходили вверх море и мыс.

Неторопливо шла она по дорожке, замедляя шаг, подобно человеку, возвратившемуся в свое прошлое. Неожиданно она потянулась к тяжелым пунцовым розам, нежным, как бархат, задумчиво, безотчетно касаясь их, — так мать иной раз ласкает ручку ребенка. Она слегка наклонилась вперед, чтобы вдохнуть их аромат. Потом рассеянно побрела дальше. Порой какая-нибудь огненная, не имеющая запаха роза заставляла ее остановиться. Она стояла и разглядывала цветок, словно была не в силах понять этого. Она вновь прониклась тем же нежным ощущением близости, стоя перед грудой опавших ярко-розовых лепестков. Потом ее изумила белая роза, в середине зеленовато-голубоватая, как лед. Так, не спеша, словно трогательная белая бабочка, продвигалась она по дорожке, пока не вышла наконец к маленькой террасе, сплошь усеянной розами. Казалось, их залитая солнцем, веселая компания заполняет все пространство. Их было так много, они были так ярки, что она почувствовала смущение. Казалось, они разговаривали и смеялись. Словно ее окружала незнакомая толпа. Это ее возбуждало, не позволяя замкнуться в себе. От волнения она раскраснелась. Воздух был напоен ароматом цветов.

Торопливо прошла она к небольшой скамье среди белых роз и села. Ее алый зонтик выделялся резким цветным пятном. Она сидела совершенно неподвижно, чувствуя, как исчезает, растворяется ее собственное существо. Она такая же роза, которой не удается никак расцвести. Возбуждение не покидало ее. На ее колено, прямо на белое платье села мошка. Она наблюдала за мошкой, словно та опустилась на розу. Она перестала быть собой.

Вдруг по ней скользнула какая-то тень, и перед ее взором возникла фигура. Она мучительно вздрогнула. Мужчина — он был в домашних туфлях — подошел совсем неслышно. На нем был полотняный пиджак. Утро было разбито, очарование улетучилось. Она боялась только того, что начнутся расспросы. Он двинулся вперед. Она встала. Потом, когда она увидела его, силы оставили ее, и она вновь села на скамью.

То был молодой человек с военной выправкой, слегка располневший. Черные, блестящие, гладко зачесанные волосы, нафабренные усы. Но в походке чувствовалась какая-то несобранность. Бледная, с побелевшими губами, она подняла взор и увидела его глаза. Они были черны и незряче устремлены в пространство. Нечеловеческие глаза. Он приближался.

Он пристально посмотрел на нее, механически отдал честь и опустился рядом с ней. На скамье он пододвинулся, положил ноги одна на другую и голосом джентльмена, голосом военного, произнес:

— Я вам не помешаю — не так ли?

Она сидела безмолвная и беспомощная. Одет он был безукоризненно — во все темное и полотняный пиджак. Она не могла пошевелиться. Когда она увидела его руки и на мизинце кольцо, которое она так хорошо знала, на нее словно нашло оцепенение. Весь мир пришел в беспорядок. Она сидела совершенно беспомощная. Ибо его руки, служившие ей символом страстной любви, а теперь покоившиеся на его сильных ляжках, наполняли ее ужасом.

— Можно мне закурить? — спросил он доверительно, почти таинственно, и рука его потянулась к карману.

Она не могла ответить, но это не имело значения, он пребывал в другом мире. Страстно желая этого, она задавалась вопросом — узнает ли он ее, способен ли он узнать ее. Она сидела, побледнев от страдания. Но она должна была через это пройти.

— Я не захватил табак, — произнес он глубокомысленно.

Она была всецело поглощена им и на его слова не обратила внимания. Может он ее узнать или все прошло? Она сидела не шелохнувшись, застыв в томительном ожидании.