Лотти чувствовала себя разбитой всем происшедшим и рада была добраться до постели.

Тем временем Аарон шел по полям, ища себе приюта для ночлега. Наконец он набрел на неубранные снопы сжатого хлеба. Уложив рядком с дюжину снопов, он устроил себе прекрасное ложе, лег на него и устремил взор в звездное сентябрьское небо. Он тоже ни за что не уступил бы. Иллюзии любви прошли уже навеки. Любовь — это битва, в которой каждая сторона борется за господство над душой другого. В истории человечества в любви мужчина отдал власть над своей душою женщине и теперь борется за освобождение ее. Но тщетно. Ибо уже поздно. Потому что женщина не уступит.

Итак, чтобы быть господином над своей душой, над своим сознанием и своими действиями, надо поставить себя вне любви.

Жизнь нужно строить в одиночестве, а не вдвоем.

Аарон думал также о Лотти и вспоминал, насколько правдивее и вернее самой себе она была, когда еще не связывала себя с ним, когда у нее не было мужа, нарушившего чистоту ее одиночества. И Аарон за себя и за нее радовался происшедшему между ними разрыву.

Что думать о будущих связях? Еще рано засорять этим голову. Пусть сперва сердце до конца очистится в полном, чистом одиночестве. Единственный путь к подлинно человеческим, жизненным связям лежит через предельное одиночество.

XII

Наварра

Не имея на осенний сезон постоянного места, Аарон шатался по Лондону. Он играл в концертах и на вечерах в частных домах. Он участвовал в оригинальном квартете, который играл у леди Артемиды Хупер, когда она лежала в постели после нашумевшего происшествия, при котором она выпала из окна автомобиля. Аарон обладал забавным свойством, присущим некоторым людям, пускаться в рискованное плавание, даже не подозревая о том. Леди Артемида нашла его мастерство восхитительным и пригласила его исполнить для нее соло на флейте. Аарон играл и смотрел на нее. Она тоже не спускала с него глаз. Лежа в кровати среди преднамеренного полумрака, искусно подкрашенная, куря тонкие ароматические папиросы, подавая своим несколько охрипшим голосом быстрые и остроумные реплики окружающим ее мужчинам, — Аарон был у нее, разумеется, не один, так как она всегда была окружена мужским обществом, — она произвела на него сильное впечатление. Поразительно хрипло звучал ее голос, доносившийся из-за клубов папиросного дыма. И все же она нравилась ему. Нравились в ней бесшабашные черты современного великосветского общества, в которых почти стерта грань, отделяющая его от нравов противоположного социального полюса — разгульных и темных подонков большого города. В Аароне самом была склонность к этой разгульной жизни.

— Вы любите играть? — спросила она.

— Да, — ответил он с той тенью иронии, которая на его лице всегда казалась улыбкой.

— Это главное содержание вашей жизни? — продолжала она.

— Да, я зарабатываю этим средства на жизнь, — сказал он.

— Но ведь не заработок же существенен для вас в игре?

Аарон взглянул на нее. Леди Артемида пристально глядела на него сквозь дым своей папиросы. Глаза их встретились, и каждый из них почувствовал, что эта встреча для них значительна.

— Я не думаю об этом, — сказал Аарон.

— Я была уверена, что не думаете, — иначе вы не играли бы так хорошо. А знаете, вы очень счастливы, что можете изливать себя через свою флейту.

— Вы думаете, это легко дается? — засмеялся он.

— Вот! В этом-то и дело! — сказала она, барабаня пальцами по ящику с папиросами.

Найдя, очевидно, что этим разговором она уже достаточно открыла Аарону путь к интимности, леди Артемида в дальнейшем предоставила ему действовать самому.

Аарон почувствовал, что Лондон дурно действует на его нервы и увлекает его на ложный путь. Успех, конечно, льстил его самолюбию, но в то же время и раздражал его. Это положение не могло продолжаться. Где бы он ни бывал, он любил, чтобы за ним было молчаливо признано первое или одно из первых мест. В музыкальной среде, в которой он вращался, он то чувствовал себя равным со всеми, даже с самыми крупными светилами, то оказывался отброшенным на последнее место. Все зависело от случайного стечения обстоятельств.

Тогда он решил скрыться. Он получил от Лилли письмо из Наварры. Лилли бродил по миру. Аарон написал в Наварру, спрашивая, можно ли ему приехать почти без денег. «Если хотите, приезжайте. Привезите с собой флейту и, если у вас нет денег, захватите фрачную пару и большую черную шляпу. Играйте под окнами лучших кафе в любом итальянском городе, и вы заработаете достаточно, чтобы просуществовать».

В этом предложении был почти спортивный соблазн. Аарон уложил свой чемодан, выправил паспорт и написал Лилли, что встретится с ним у сэра Уильяма Фрэнка, который его приглашал. Он рассчитывал, что ответ Лилли застанет его еще в Лондоне, но этого не случилось.

Теперь настигнем нашего героя, в один темный сырой вечер, подъезжающим к Наварре. Он надеялся, что Лилли его встретит. Никого. С некоторым смущением он стал оглядываться на большом людном вокзале. Людской поток вынес его за решетку перрона. Носильщик подхватил его чемодан и засыпал целым ворохом вопросов. Аарон не понимал ни слова, и ему оставалось покорно следовать за синей блузой носильщика. У вокзального подъезда носильщик поставил чемодан на землю и удвоил количество своих вопросов, энергично жестикулируя в сторону примыкавших к станции полуосвещенных улиц. Аарон решил, что речь идет об извозчике. Он кивнул головой и сказал: «да». Но извозчиков не было. Тогда носильщик опять взвалил чемодан на плечо, и они нырнули в ночь, направляясь к фонарям, горевшим как будто около театра. Там, под дождем, стояла одна извозчичья пролетка.

— Извозчик? Да, сэр? Куда? Сэр Уильям Фрэнкс? Знаю. Далеко. Сэр Уильям Фрэнкс. — Извозчик проговорил эти несколько слов на ломаном английском языке.

Аарон дал носильщику английский шиллинг. Тот, держа монету на дне своей согнутой ладони, точно это было какое-нибудь редкое насекомое, подвинулся к фонарю пролетки, чтобы рассмотреть добычу, и стал издавать непонятные восклицания. Извозчик, сгорая от любопытства, нагнулся со своих козел над ладонью носильщика, и между ними завязался страстный диалог. Аарон стоял одной ногой на подножке экипажа.

— Что вы дали ему? Франк? — спросил извозчик.

— Шиллинг, — ответил Аарон.

— Один шиллинг. Да. Знаю. Один шиллинг. Английский. — И извозчик перешел в страстный монолог на туринском наречии.

Носильщик, все еще ворча и продолжая держать руку так, как будто боялся, что монета его укусит, отошел.

— Хорошо. Он знает: шиллинг — хорошо. Английские деньги, а? Да, он знает. Садитесь, сэр.

И Аарон поехал, погружаясь под грохотом колес в темные улицы Наварры. Через мост, мимо огромных, мокрых от дождя статуй, по сырым полуосвещенным улицам.

Наконец, они остановились около стены, из-за которой высились деревья какого-то парка. Тут же находились большие ворота.

— Сэр Уильям Фрэнкс — там. — И пересыпая итальянские слова английскими, извозчик объяснил Аарону, чтобы тот сошел и позвонил в звонок, находившийся с правой стороны.

Аарон сошел и, несмотря на темноту, смог кое-как разобрать на дощечке нужное имя.

— Сколько? — спросил Аарон.

— Десять франков, — сказал толстый извозчик.

Теперь пришла его очередь переворачивать и исследовать розовую десятишиллинговую бумажку. Наконец, он помахал ею в воздухе и сказал:

— Нехорошо, а? Нехорошие деньги?

— Напротив, — сказал Аарон почти с негодованием, — хорошие английские деньги. Десять шиллингов. Это больше, чем десять франков. Гораздо больше.

— Вы говорите: хорошие? Десять шиллингов… — Извозчик ворчливо бормотал что-то, как будто недовольный, но, в конце концов, с видимым удовлетворением сунул бумажку в жилетный карман, взглянул на Аарона любопытным взглядом и отъехал.

Аарон остался один в темноте, перед закрытыми воротами, с сильным желанием быть где-нибудь в другом месте. Как бы то ни было, пришлось позвонить. По ту сторону стены послышался злобный лай собак. Наконец, замигал свет, и в полуоткрытой калитке появилась женщина, а следом за ней мужчина.