Поделиться с читателем своим взглядом на духовное, нравственное, психологическое, культурное, физическое и профессиональное состояние российского общества заставляет сложившаяся за многие годы консервативная система.

На протяжении десятилетий людей не учили думать; сильные мира сего преследовали инакомыслящих, государственная идеология выдавала желаемое за действительное, в обществе насаждался культ начальника. А психологи и психотерапевты рекомендовали «отключаться», «не принимать плохое близко к сердцу», «ни на что не реагировать во имя собственного здоровья». Ни медики, ни «инженеры человеческих душ» не готовили население к противостоянию хроническим стрессам, к выходу из эмоциональных тупиков.

Корыстолюбие, безответственность, страх лежали в основе управления людьми. И, что особенно печально, сегодня в этом плане ничего не изменилось.

Более того: в последние десятилетия особенно быстро разрушаются семейные отношения, национальные традиции, теряется уважение к старшим, к лицам с ограниченными психическими, физическими и финансовыми возможностями. Всё более тревожно проявляются синдромы моральной дистрофии, психологической инфантильности с симптомами эгоизма, иждивенчества, зависти, лени и других признаков заболевания общества.

Не претендуя на истину в последней инстанции и не являясь филологом ни по образованию, ни по призванию, буду признателен всем, кто осилит моё повествование и сумеет обратить в нём внимание на главное, простив автору некоторые, быть может, спорные моменты и явные шероховатости стиля. Я честно попытался пройти вместе с читателем основные этапы своей долгой жизни во времени и пространстве, рассказать о наставниках и сверстниках, судьбах людей, воспитании, науке и других направлениях, о событиях, в которых пришлось участвовать лично. Возможно, кому-то этот опыт пригодится на собственном неповторимом жизненном пути.

Родился я в голодном 1932 году 24 марта. По словам бабушки Надежды Силантьевны был «с кулачок», первым ребёнком в семье рабочих с начальным образованием – шорника и трикотажницы города Череповца.

Семейная легенда излагает мою родословную примерно так. Прадед увидел в поле споро работавшую девушку и объявил: ядрёная! Это и решило дело. Дед познакомился с невестой с изрытым оспой лицом лишь при венчании. Родив моего отца-последыша в сорокалетнем возрасте, бабушка стала часто болеть. Хозяйство легло на плечи деда и четырёх дочерей. Глава семейства Иван Игнатьевич крестьянскую работу в деревне Жедихово, что близ Череповца, сочетал с трудом сапожника. Шить сапоги приходилось зимой по двадцать часов в сутки, кочуя из поселения в поселение по Вологодчине и Ярославщине. Часто помощниками в этом деле были дочь Наталья или подросший сын Николай. Заработанные продукты переносили в заплечных мешках вместе с инструментом и товаром.

С ростом семьи нужно было покупать новые делянки, валить лес, возить брёвна, готовить землю под покос. Чтобы не нарушать плодородие почвы, ветки деревьев дед сжигал на старом кострище или на камне. Однажды, быстро позавтракав блинами, мастерски испечёнными в русской печке женой, дед заспешил на делянку, чтобы с рассветом начать валить лес. Сбросил тулуп – и оказался в нижнем белье…

Будучи человеком пытливым, Иван Игнатьевич первым в деревне, вопреки мнению скептиков, посеял семечки яблонь и затем выращивал прекрасные плоды, ничуть не уступавшие фруктам, которые привозили в Череповец баржами с Поволжья. По воскресеньям дед ухаживал за животными, ходил с бабушкой в церковь, нюхал табак, читал единственную газету и – мерил шагами комнату. Работать было грех! Как истинно верующий человек, он и в мыслях не держал возможность измены, а тем паче развода с больной женой, родившей ему пятерых детей.

В 30-м году семью признали «середняками». Этого было достаточно, чтобы родители выпроводили в город сына, а затем, купив лучший дом на улице Декабристов в Череповце, переехали туда и сами. Спустя пять или шесть лет дед умер, а бабушка прожила с младшей дочерью до восьмидесяти лет.

Моя мать Мария Васильевна воспитывалась в многодетной семье бондаря Василия Захаровича Захарова и его жены Аграфены Сергеевны. Жили Захаровы на той же улице Декабристов, заселённой рабочими лесопильного завода, домики которых по самые окна уходили в землю. В каждой семье росло по трое-пятеро детей. От здешних парней я впервые услышал звуки гитары, проникся интересом к футболу, перенял рыцарское отношение к девушкам. Ребята с лесопильного были авторитетом для молодёжи всего города. Из них только единицы вернулись с фронтов Великой Отечественной…

Но вернёмся в семью Захаровых. В дни Октябрьской революции сгинул неизвестно где 22-летний сын-«белопогонник»; умер глава семейства, следом бабушка похоронила сгоревших от чахотки 19-летнюю дочь и двух сыновей 26-ти и 32-х лет, а потом и нашу маму, которой не было ещё и сорока. Она страдала тяжёлой формой туберкулёза лёгких. В школу мать ходила только до четвёртого класса, а после вынуждена была оставить учение и идти работать в трикотажную артель.

Попытка носить меня в ясли закончилась болезнями. Помню лечение отваром горькой калины и сладкими микстурами: я должен был несколько раз в течение дня самостоятельно «прикладываться» к ним, оставленным матерью в прохладном месте под окном. Помню, как среди ночи ужинал при свете керосиновой лампы картофельной или рисовой запеканкой, а после трапезы влезал снова на кровать к родителям и засыпал сытым сном.

Первый раз нас с матерью муж старшей тётушки Татьяны Ивановны, Фёдор Михайлович, привёз в деревню Веретья, когда мне было около полутора лет. Память запечатлела переезд через большую лужу и то, как я в страхе вцепился в телегу, чтобы не упасть в воду. А ещё – как тётя Александра угощала нас на крыльце парным молоком после возвращения коровы с пастбища. Позже мне, уже подростку, родные показывали кольцо в потолке дома, в которое вставляли жёрдочку и подвешивали люльку, чтобы укачивать младшего гостя, то есть меня.

Второй раз у тётушки я побывал уже с бабушкой Надей, для которой всегда оставался любимым внуком от единственного сына. В деревню, расположенную за восемь километров от дома, мы тогда пришли пешком. Помню, как меня шокировало предложение женщин о совместной помывке в домашней бане – тётушки с дядей Колей, а меня с бабушкой! Ужас! До того я ходил с отцом в мужское отделение городской бани.

Попутно посетили родину отца – деревню Жедихово, где я на себе узнал, что такое деревенское гостеприимство с вкуснейшими домашними пирогами. Большое впечатление на меня произвёл сад. А живая зелёная изгородь у дома двоюродного деда стала мечтой на всю жизнь.

Часто сопровождал бабушку Надю в церковь. Запомнились несколько слов молитвы, ставших для меня заповедью на всю жизнь: не просить у Бога благостей, а благодарить за них. Усвоил, что нельзя быть иждивенцем, надо нести людям добрые слова и угодные Богу дела – тем, кому это необходимо. Уже во взрослой жизни убедился: за благие поступки тебе обязательно воздастся – если не материальными ценностями, то моральными уж точно. Научился в каждом человеке видеть в первую очередь его положительные качества, быть терпимым к его недостаткам – или толерантным, как говорят сегодня.

В 1935 году родилась сестра Галина. Во время её крещения я, чтобы не упасть, хватал свою пятнадцатилетнюю куму за юбку, когда она обходила купель с крестницей на руках. Жизнь сложилась так, что свою крёстную мать Галя больше не видела, а кум, то есть я, встретился с кумою лишь один раз – через тридцать лет.

Не справлялся я с обязанностями няни при сестрёнке: грудное молоко, сцеженное матерью для малютки, выпивал сам. Однажды, вернувшись домой и обнаружив дверь запертой, мама сильным ударом вышибла крючок из петли, распахнула её и увидела: «нянь» в картинной позе дрыхнет поперёк родительской постели с соской во рту, а Галя спит в своей кроватке, обложенная… бумажными цветами. Так реализовались на практике детские впечатления от многочисленных похорон родственников.