Спустя некоторое время новый руководитель вошел в курс дел Метрополитен-оперы. Мет — так лаконично главную оперу США называют и по сей день — переживал не лучшие времена, несмотря на то что в театре в то время работали великие певцы Федор Шаляпин и Энрико Карузо. Директор Конрайд обладал слабым здоровьем и потому не мог полноценно руководить оперой. Кроме того, организованная продюсером Оскаром Хаммерстайном Манхэттенская опера серьезно конкурировала с Мет. Более того, новая труппа начинала его превосходить. Дошло до того, что для противостояния Хаммерстайну Конрайд создал второй оркестр, дабы давать спектакли одновременно в разных городах.
Собственно, конкуренция стала главной причиной приглашения Малера в Америку: только он с его колоссальным талантом и авторитетом мог исправить ситуацию. Но здоровье Густава было немногим лучше, чем у директора, однако сил для «последней схватки», чтобы вернуть Метрополитен-опере утраченный престиж, еще хватало. Финансист Отто Герман Кан, оказывавший меценатскую помощь театру, вел параллельные переговоры о замене самого Конрайда директором Ла Скала Джулио Гатти-Казацца.
В целом некоторая музыкальная отсталость Нового Света способствовала тому, что Малер нашел для себя огромное поле деятельности. Бывший директор Венской Придворной оперы воспринимался в Америке как существо с другой планеты, поэтому Густав за недолгое время, проведенное в Нью-Йорке, нашел огромное количество приверженцев, готовых помочь ему в воплощении своих перфекционистских идей, ставших к тому времени знаменитыми. Он старался не усердствовать в работе, помня о больном сердце, да и вообще после семейной трагедии находился в подавленном состоянии.
Но Малер не был бы Малером, если бы позволил пустить дело на самотек. Поэтому, несмотря на его отказ принять от Конрайда штурвал правления театром, музыкальная жизнь Метрополитен-оперы стала быстро налаживаться. За «Тристаном» последовали «Дон Жуан», «Валькирия», «Зигфрид». При постановке «Фиделио» Малер использовал копии декораций Роллера.
В начале весны Густаву предложили участвовать в нескольких концертах с оркестром Нью-Йоркской филармонии, и он, изголодавшийся по симфоническому дирижированию, тотчас согласился. 14 апреля газета «The New York Times» сообщила, что Малер проведет несколько концертов в Нью-Йоркском симфоническом обществе в будущем сезоне. На следующий же день собрался неофициальный комитет этого общества для организации выступлений в Карнеги-холле. Цель симфонических вечеров была проста: собрать средства на восстановление филармонии. Быстро нашлись импресарио, начавшие заниматься предстоящими мероприятиями.
Двадцать третьего апреля Густав с семьей отплыл на «Императрице Августе Виктории» в Европу. 2 мая Малеры прибыли в Гамбург. Обследовавшись у врачей, композитор с горечью узнал, что если тотчас не откажется от своей кипучей деятельности в пользу отдыха с полным расслаблением, его сердце может не выдержать. Испугавшись, он сильно переменился и стал предельно осторожным. Опасаясь перегрузки, постоянно измерял пульс, передвигался степенно, избегая лишних телодвижений. Отменил многие поездки. Альма позднее вспоминала: «С тех пор, как мы узнали, что у него порок сердечного клапана, мы начали опасаться всего на свете. На прогулках он каждую минуту останавливался и щупал пульс. Часто он просил меня послушать его сердце и определить, что оно работает нормально, ускоренно или замедленно. Раньше я часто умоляла его отказаться от продолжительных катаний на велосипеде, не забираться в горы и не плавать под водой, куда его так страстно тянуло. Теперь ничего этого уже не было. Он носил в кармане шагомер, считал шаги и удары пульса, его жизнь превратилась в пытку». Малер, отличавшийся тщательностью в работе, стал не менее скрупулезно соблюдать предписанный ему режим. Отныне композитор, отправляясь в поездку по Европе один, с каждой станции телеграфировал жене о своем самочувствии.
Для традиционного летнего отдыха Альма подыскала новую летнюю дачу на ферме в Тоблахе — курортном городке южного Тироля, где Густаву быстро сколотили очередную хижину для сочинений, и там он провел три летних сезона. Оттуда писал своему другу Вальтеру, который, по словам Малера, понимал его, как никто другой: «На этот раз мне приходится менять не только место, но и весь мой образ жизни. Можете себе представить, как тяжело для меня последнее. За много лет я привык к непрестанному энергичному движению. Я привык бродить по горам и лесам и приносить оттуда мои наброски, как своего рода добычу. К письменному столу я подходил так, как крестьянин входит в амбар: мне нужно было только оформлять мои эскизы. Даже дурное настроение и хандра отступают после хорошей ходьбы (преимущественно по горам). А теперь я должен избегать всякого напряжения, постоянно проверять себя, не ходить много. И в то же время здесь в одиночестве я становлюсь внимательным к тому, что творится у меня внутри, и отчетливее ощущаю все неполадки в моем организме. Может быть, я гляжу на всё слишком мрачно, но, едва попав в деревню, я стал чувствовать себя хуже, чем в городе, где можно было отвлечься и многого не замечать. Итак, могу сообщить Вам мало утешительного; впервые в жизни я хочу, чтобы каникулы скорее кончились… Я могу только работать: делать что-нибудь другое я с годами разучился. Я — как морфинист или пьяница, которому вдруг сразу запретили предаваться его пороку. Мне остается теперь единственная добродетель — терпение, и я всё время упражняюсь в ней».
Тем не менее в тот летний сезон композитор полностью завершил партитуру симфонии-кантаты «Песнь о земле». По сути она является симфонией в форме вокального цикла, или вокальной симфонией, что фактически говорит о создании им нового жанра. Осознав близость смерти, Малер заново открыл для себя в музыке мир природы, простых радостей и жизненного счастья. Произведение вкратце можно охарактеризовать как созерцательное. В нем автор, находившийся в меланхолической депрессии, размышляет о своем прощании с миром. «Песнь о земле» обращается ко всему человечеству.
Тот факт, что композитор не назвал эту работу Девятой симфонией, хотя по всем законам жанра сочинение вписывается в симфоническую логику, наводит многих исследователей на мысль о некотором суеверии автора, распространенном у творческих личностей. Первым о малеровском страхе перед Девятой сказал еще Шёнберг. В истории музыки многие композиторы-симфонисты так и не смогли перешагнуть через эту роковую цифру. И Бетховен, и Шуберт, и Дворжак, и Брукнер так и не написали своих Десятых. Хотя Малер впоследствии создал Девятую, «Песнь о земле» рассматривается некоторыми музыковедами как его прощание с миром. Причем Девятая симфония начинается с той точки, на которой оканчивается «Песнь о земле».
После завершения основных разделов произведения настроение у Малера улучшилось, письма перестали сквозить пессимизмом. На премьере Седьмой симфонии, состоявшейся 19 сентября в юбилейном выставочном зале в Праге, Густав встретил старых товарищей — Альбана Берга, Отто Клемперера, Артура Боданцки, что вызвало в нем особый внутренний подъем. Концерт оказался успешным, но сочинение было воспринято излишне спокойно.
К этому времени пришли новости из-за Атлантики. Генрих Конрайд по состоянию здоровья покинул Мет, вместо него руководителем театра стал Гатти-Казацца, который пригласил вторым дирижером набиравшего популярность Артуро Тосканини. Дирекция Метрополитен-оперы, зная властный характер Густава, опасалась возможной конфронтации между двумя дирижерами, но Тосканини прямо заявил, что согласен с ведущим положением Малера. Более того, он сообщил следующее: «Я отношусь к Малеру с огромным уважением, и для меня неизмеримо лучше иметь именно такого коллегу, чем какую-нибудь посредственность». Работая впоследствии рука об руку с «титаном», Тосканини прошел целую школу дирижерского исполнительства. Можно без преувеличения сказать, что как дирижер он состоялся во многом благодаря Малеру.
