Не раз во время вечерних бесед Сириус дерзко высказывал Джеффри свои мысли. Старый священник слушал его с грустью. Он не мог допустить даже возможности, что ритуал и догма — лишь символы истины, зато мог усомниться — и сомневался — в искренности своего служения. Он печалился, что так многие в слепоте своей сомневаются в буквальной точности христианской доктрины, и особенно скорбел о слепоте своего друга Сириуса. Друга — потому что между человеком и собакой скоро завязались уважительные и любовные отношения.

Они много рассказывали друг другу о себе, в особенности — о своих религиозных исканиях. Джеффри представлялось, что смутная тоска Сириуса в сочетании с его строгим агностицизмом сформировали весьма искаженный образ религии. Сириус же, разумеется, считал, что вера Джеффри — запутанный клубок, где истинные и ценные прозрения сплетаются с ошибочными или незначащими гипотезами. Сириус видел в своей любви к Плакси «сущность религиозной любви к духу вселенной». Рассказал он и о странном видении, явившемся ему в Кембридже. Однажды он сказал: «Да, я знаю, что в некотором смысле Бог есть любовь, и Бог есть мудрость, и Бог есть созидание, да, и Бог есть красота… — но что в действительности есть Бог — создатель всего сущего, или аромат, присущий всему, или просто мечта наших душ — для меня непостижимо. Как, думаю, и для тебя и для всякого духа в наших смиренных телах.

Джеффри только улыбнулся и промолвил: «Да явит тебе Бог в свой час истину, за которую умер Его Сын!».

В другой раз Сириус заспорил со священником о бессмертии. В пылу спора он бросил:

— Возьмем меня. Есть ли у меня бессмертная душа?

— Я часто об этом думал, — быстро ответил Джеффри — Воистину, я чувствую, что ты наделен бессмертной душой и искренне прошу Господа даровать тебе спасение. Но если в тебе есть душа, если Он спасет ее, это — чудо, которого я не возьмусь истолковать.

Сириус надеялся найти у Джеффри истинную веру. В Кембрдже, где господствовал свободный и бесстрашный разум, ему чего-то явно недоставало — чего-то очень нужного, но считавшегося там почти непристойным. Пес решил, что это — просто-напросто «вера» и явился за ней в Лондон. И в самом деле нашел ее в Джеффри. Не приходилось сомневаться: Джеффри твердо стоит на том, чего не нашлось в Кембридже. Джеффри воплощал собой веру в действии. И все же… все же — невозможно было принять веру Джеффри, не изнасиловав всего лучшего, чему он научился в Кембридже, не убив верности разуму. Проще всего было бы ухватиться за веру, предав разум — хотя деятельная вера Джффри и не обещала легкой жизни. Легко было бы и отказаться от веры ради разума, как это делал тот же Макбейн. Но существует ли способ сохранить равную верность им обоим? Сириус смутно догадывался, что такой способ есть, но он требовал более острого разума и более тонкого религиозного чувства. Страсть к «духу», к жизни бодрствующего, какова бы ни была его участь в мире, отнимала все радости и утешения, кроме радости самой этой страсти — и выражалась она в бескорыстной деятельности. Дела Джеффри были единственной истинной верой. Но бедняга Сириус с отчаянием чувствовал, что ему такая не по силам. О, если бы сам дух снизошел и воспламенил его! Но ведь… и к этому он еще не готов. Нечему в нем пылать, все его ткани пропитаны сырым туманом.

Такая дружба человека и собаки вызвала в округе много пересудов, тем более, что кто-то подслушал, как преподобный Адамс беседует с большим псом, словно с человеком. Милый старикан, толковали люди, на старости лет стал совсем чудаковат. Кое-кто попросту объявил, что старик свихнулся. Но другие поговаривали, что собака и правда понимает и отвечает человеку, что в Сириусе есть некая тайна. Верующие подозревали одержимость бесом или ангела в собачьей шкуре. Ученые умники возражали, что все очень просто: собака — обычная игра природы.

Кризис вызвало драматическое появление Сириуса в церкви. Он давно втайне мечтал уговорить на это Джеффри. Ему хотелось увидеть, как тот ведет службу, да и обидно было, что его, будто низшее животное, отстраняют от самого торжественного деяния человеческого рода.

Джеффри, конечно, полагал, что скоту не место в святом храме, что, допустив туда Сириуса, он прогневит и церковное начальство, и паству. Зато певческими способностями Сириуса священник от души восхищался, и Сириус обиняками внушил ему мысль, что пес мог бы петь мелодию без слов из-за двери ризницы. Пес не раз при нем упражнялся в исполнении любимых песнопений Джеффри.

После больших колебаний, чувствуя себя не столько грешником, сколько проказником, Джеффри позволил Сириусу петь на воскресной службе — невидимкой, скрываясь за дверью. Великий день настал. Человек с собакой вошли в церковь, и священник показал четвероногому певчему, в каком месте службы полагается вступать с гимном.

— Не высовывайся из-за двери, — наказал он. — Я сильно рискую, Сириус. Если узнают, у меня будут неприятности.

У ворот маленькой церкви Сириус замялся было, нерешительно покосился на Джеффри, и все же оросил воротный столбик несколькими каплями золотистой жидкости. Джеффри с нервным смешком заметил:

— Другого места не нашел, чтобы облегчиться?

— Нет, — ответил Сириус. — Это было священнодействие. Возлияние в честь вашего Господа. Я излил нечистое в себе и готов с песней идти по следу божественной добычи.

Перед началом службы служитель заметил, что пастор не закрыл дверь ризницы и хотел исправить эту оплошность, но Джеффри остановил его, махнув рукой.

В должный момент священник провозгласил:

— Сейчас вы услышите гимн без слов в исполнения моего близкого друга, который скрывает свое имя и лицо.

И сильный, чистый голос Сириуса наполнил церковь. Джеффри слушал с восторгом, дивясь мощи звука и тонкости выражения. В этой музыке пастору чудилась истина, которую он всю жизнь тщился выразить в словах и делах. И вот пес. интерпретируя произведение великого композитора это был Бах) безошибочно, хотя и без слов, высказывает эту истину. Гимн глубоко тронул многих из прихожан. Несколько знатоков музыки терялись в догадках, кто этот прекрасный исполнитель, с такой сдержанной точностью предающий глубокое и тонкое чувство. А больше всего поразил их странный, нечеловеческий тембр голоса. Быть может, это искусная имитация игрой на инструменте? Иля поет женщина? В любом случае, говорили знатоки, диапазон слишком широк. Если же это певец, почему он — или она — скрывается?

Следующая неделя была полна слухов. Говорили, что некий великий певец согласился оказать мистеру Адамсу услугу ка условии полной анонимности. Столь благочестивая скрытность наводила кое-кого на мысль, что пел не человек, а ангел небесный. Однако вера пошатнулась настолько, что только самые простодушные осмеливались высказывать эту догадку, не боясь насмешки.

Следующая воскресная служба была многолюдней обычного, хотя церковь далеко не наполнилась. Многие, конечно, пришли только из любопытства. Джеффри в своей проповеди упрекнул таких. Гимн в этот день не звучал.

Во второй раз Сириус выступал в последнее воскресенье перед отъездом в Кембридж. После первого успеха он с нетерпением ждал нового шанса и мечтал показать себя слушателям. Это стало бы началом его обращения к человечеству. Он хотел спеть прихожанам что-нибудь из собственных сочинений. Что-нибудь, вразумительное для человеческого слуха, в частности, для простодушной паствы Джеффри. Что-нибудь, что вернуло бы людям ощущение истинной. глубинной сути их веры под наносной шелухой мифологии.

Джеффри неохотно огласился на новое выступление. И без того поднялось слишком много шума. Но и ему хотелось услышать, как этот великий голос вновь наполняет церковь.

И, по свойственному священнику прямодушию, он согласился представить певца прихожанам. Более того, заранее предвидя осложнения со стороны епископа и некоторых прихожан, он все же решился пригласить четвероногого друга в Дом Господа. В душе он наслаждался, представляя, как удивится его серьезный молодой помощник.