В одном чемодане хранился «божественный продукт», которого Арсюха мог сожрать сколько угодно (а главное, продукт этот мог храниться сто лет и не портился, всегда бывал свежим), – говяжья тушенка, во втором чемодане – железные банки с консервированной клубникой, продукт, который англичане поедали исключительно сами, едоков со стороны не допускали. Эти товары Арсюха Баринов надеялся реализовать в экспедиции. Еще Арсюха мог предложить любителям кое-что «деликатесное» – сигнальные французские гранаты и невидаль, русскому мужику совершенно неведомую, – презервативы.

Он показал бумажную пачечку – небольшой конверт, на котором был нарисован безмятежно улыбающийся джентльмен с крупными, как у лошади, зубами.

– Что это? – осторожно полюбопытствовал Андрюха.

– Эта штука делает мужчину мужчиной, – важным голосом сообщил Арсюха. Баба получает такое наслаждение – м-м-м… Будто барыня, которая сладкую землянику ест со свежими сливками. И мужик не устает – может хоть сто раз подряд сделать свое дело – такая у этого предмета сила. – Арсюха приподнял бумажную пачечку.

– Кто же изобрел такой механизм? – с завистью спросил Андрюха.

– Как кто? Англичане, – убежденно ответил Арсюха.

– И думаешь, деревенские мушки разберут этот товар?

– Все покупать не будут – не по карману, а десятка два орлов приобретет. Тем более вещь эта – вечная. Резиновая.

– А как она выглядит? – Андрюха щелкнул ногтем по пакетику – попал улыбающемуся джентльмену точно по зубам.

– Обычная варежка.

– Со шнуровкой?

В твердом взгляде Арсюхи проступило сомнение.

– Если честно – не знаю, – решил признаться он.

– И что делают с этой резиновой варежкой?

– Надевают на причиндал поплотнее и работают ею до посинения.

– Нет, не купят ее у тебя деревенские мужики. – Андрюха с сомнением покачал головой. – Не поймут.

– Денег в деревнях полно, это я знаю доподлинно точно, – сказал Арсюха, – накопил народ. Дальше копить нельзя – деньги гнить будут. Так что купят, будь уверен… И это купят. – Он достал из чемодана банку тушенки, подкинул ее в руке. – Очень нужная вещь для охотника, когда он на пару месяцев уходит в тайгу. Англичане называют это дело, – Арсюха поморщился, стараясь выговорить незнакомое слово, внутри у него что-то заскрипело, он напрягся и с облегчением вздохнул: – «Стью мит».

– Что это такое? – настороженно спросил Андрюха. – Не отрава?

– Сам ты отрава! – возмущенно щуря подбитые глаза, заревел Арсюха, замахнулся на собеседника железной банкой.

– А как переводится на русский язык? – поспешил спросить Андрюха. Куцые редкие бровки на его лице вскинулись.

Арсюха опустил банку, поездил из стороны в сторону влажным ртом.

– Не знаю. Вот наш лейтенант английский знает, а я – нет.

– Но ты произнес это мудреное словечко без запинки.

– Это я заучил специально. – Арсюха важно наморщил лоб. – Как думаешь, пойдет у меня в деревнях торговля этими банками или нет?

Андрюха приподнял одно плечо.

– Как сказать… Мужики, конечно, обомлеют от этого товара, особенно… – Андрюха выразительно пощелкал пальцами, – ну, от этого…

– Чего «особенно»?

– Ну, от этого самого, что на причиндал навинчивается…

– По-английски это называется «кондом». – Вид Арсюхин сделался еще более значительным.

– Мужики в обморок будут грохаться – во передовая наука до чего доскреблась…

– Мне не это важно знать, – перебил его Арсюха, – будут мужики рассупонивать свои кошеля, чтобы купить товар, или нет?

– Думаю, что будут, – обнадежил Арсюху знаток деревенской жизни Андрюха Котлов, переступил с ноги на ногу, железный пол гулким стуком отозвался на это движение, вызвал на зубах невольный чес.

– «Думаю» или точно будут? – Из подбитых глаз Арсюхи брызнул угрюмый фиолетовый огонь.

– Точно будут, – ответил Андрюха, отбросив всякие колебания.

– Ты ведь, по-моему, то ли женился в этих местах, то ли родился, а?

– Никогда здесь не был. Даже во сне.

Миноноска, немного оторвавшись от расхлябанных, с дырявыми машинами мониторов, первой шла на юг. Мимо тянулись затихшие зеленые берега. Высокие спокойные деревья, сосны с темной, иссушенной летней жарой хвоей, нескошенная высокая трава, подступающая к самой воде, березы, с немым удивлением взирающие на проплывающие суда, и – кроме черных тяжелых воронов, приветствовавших экспедицию хриплыми голосами, – ни одной живой души. Ни зверей, ни людей, ни домов в сочных зеленых распадках.

Такое странное безлюдье заставляло невольно сжиматься сердце, в груди делалось холодно, люди старались прикрыться железным бортом, встать за рубку, за трубу, пышущую искрами – в этом безлюдье невольно возникало ощущение, что с берега обязательно должны раздаться выстрелы.

Но выстрелов не было.

Из-под миноноски, из-под косо срезанного форштевня неожиданно выскочила крупная рыбина, блеснула широкой горбатой спиной и, будто дельфин, снова врезалась в воду.

Арсюха охнул и с перекошенным от азарта ртом схватился за сердце.

– Это же семга! Килограммов на тридцать.

Семгу Арсюха любил больше английских консервированных ананасов и «гарден строберри» – клубники в сиропе, захлопал руками, залопотал что-то азартно, по-ребячьи невнятно засуетился, ища рядом с собою что-нибудь такое, чем можно было подцепить наглого самца, не нашел и вновь завзмахивал, захлопал руками.

– Люди, вы видели, какой баран вымахнул из воды? – прокричал он на всю миноноску: истончившийся до визга пилы возбужденный голос Арсюхи услышали даже в машинном отделении – оттуда высунулся чумазый, с блестящими белками глаз и крупными чистыми зубами моторист Потрохов, взметнул над собой руку с согнутыми пальцами, похожую на большой багор.

– Где рыба? – вскричал он азартно. – Где?

Арсюха, жадно вглядывающийся в воду, с досадой отмахнулся от моториста. Не увидев больше семгу, он произнес со слезным стоном:

– Нету рыбы! Была и – сплыла!

Миноноска продолжала двигаться на юг, за ней, то отставая, то приближаясь, – полудырявые мониторы, набитые солдатами.

Солдатам в армии Миллера жилось хорошо, они в отличие, скажем, от солдат Колчака и деньгами были обеспечены, и продуктами, и оружием, и патронами, и одежда с обувью была у них справная. Адмирал платил большие деньги за поставку патронов, оружия и амуниции японцам, французам, американцам, но при рублевом замахе удар получался копеечный: все, что поступало в Россию, а потом по железной дороге двигалось на колчаковский фронт, подвергалось жестокому разграблению чехословаками – эти ребята за счет адмирала упаковали себя по первому разряду, при случае даже лошадям своим могли вставить золотые зубы.

Миллер с такими проблемами не сталкивался.

Монитор, замыкавший строй судов, тяжело вскарабкался на длинную волну, приподнял округлый черный нос и со всего маху, со стоном, опустился на воду. В обе стороны полетели темные блестящие брызги. Замыкающий монитор явно рыскал – уходил то влево, то вправо.

На «сигналах» стоял Андрюха Котлов, освоивший на миноноске кучу профессий, в том числе и эту:

– Дежурный, спросите у монитора, замыкающего строй, что происходит, почему он прыгает? – велел сигнальщику лейтенант Лебедев. – То в лес норовит забраться, то по дрова, то корове под титьку…

Андрюха расправил влажные от речной мороси флажки и проворно, с тугим хлопаньем заработал ими.

– Ну, чего там? – нетерпеливо спросил Лебедев.

– На этом мониторе нет сигнальщика. Ответить не могут.

– Тьфу! – с досадой отплюнулся Лебедев. – Хорошо, что хоть есть капитан. Только кривоглазый какой-то… То в одну сторону правит, то в другую. Строй потерял.

Мимо судов продолжали тянуться угрюмые безлюдные берега.

Неожиданно впереди, в ровном живописном распадке, мелькнули три чистых белых пятнышка. Дома. С миноноски, с высоты командного мостика, было видно, как из дверей одного из домиков выскочили три гибкие темные фигуры и устремились в лес.