— Мне нужен Клауд, — кричу я.

— Господи, да ты что? Посмотри на небо. Скоро дождь пойдет!

— Я в машине.

Качая головой, она захлопывает окно. Тридцать секунд спустя Клауд сбегает вниз по ступенькам, на ходу натягивая ветровку.

— Ты знаешь Ванессу Новак? — спрашиваю я.

Продевая вторую руку в рукав, он садится на переднее сиденье рядом со мной.

— Умную подружку Фелисити? Чинит технику, ненавидит вечеринки? — Он оглядывается на заднее сиденье. — Боже, Пятница, скажи, что ты не украла фургон у «Грей Сити».

— Я его потом верну. И да, та самая Ванесса. Диджей «Грей Сити»… — Только сейчас я понимаю, что не спросила ее имя, и гадаю, знает ли его Клауд. — Она сказала, что они были подругами, когда жили на западе. Она ее разыскивает.

— И что?

— И что? Ты можешь представить себе ее и Ванессу подругами? Я — что-то не очень. Посмотрим, что думает об этом Ванесса.

И благослови его бог, он не спрашивает, зачем я тащу его с собой. Только усмехается и предлагает мне сигарету, найденную на полу.

Впервые за то время, что я знаю ее, Ванесса заперла дверь.

Заперла и забаррикадировала, насколько я могу увидеть, прижавшись лицом к дребезжащему оконному стеклу, затуманенному от влажности. Деревянные поддоны, терракотовые цветочные горшки с чем-то неразличимым, канистры с грязной водой кучей свалены у двери. Я готова начать хвалить себя за проницательность насчет диджея «Грей Сити» с ее ядовито-желтыми двуличными кораблями на тротуаре перед домом, когда чувствую на руке первую каплю дождя.

Холод, холод, холод — хуже, чем снег за шиворот, хуже, чем ссадить колено о ледяной асфальт. Температура не имеет к этому отношения, это отмирают нервы, это разъедается плоть, господи Иисусе. Лихорадочно вытираю руку о джинсы и слышу, как приглушенно ахает Клауд, стоящий на ступеньку ниже меня. Следующая капля ударяет меня в лоб. Успеваю натянуть капюшон.

И обрушивается чертов ливень.

Клауд прыгает вслед за мной на балкон, его рука вытягивается над моей головой. Пытается прикрыть меня своей ветровкой. Мило, но бесполезно.

Быстро, встав на колени, вытряхиваю все из своего рюкзака — старый музыкальный диск, айпод с мертвой батарейкой, кожаный бумажник с идентификационной карточкой штата Иллинойс и не очень много чего еще — оборачиваю холстом рюкзака свой кулак и ударяю в окно.

Стекло уже слабое, поеденное дождем, оно ссыпается внутрь, и осколки стекла орошают анемичные кустики помидоров и клочки лука.

Мы забираемся внутрь. Позади нас остаток стекла в верхней части оконной рамы падает вниз, как нож гильотины.

Сняв пиджак, вытираю лицо подкладкой. Пятно на тыльной стороне ладони выглядит ужасно: оно серое и начинает отслаиваться по краям, но я внушаю себе, что это лишь воображение.

— Молодец, — говорит Клауд. — Быстро сообразила насчет окна.

Я усмехаюсь.

— Ванесса съест меня живьем, когда увидит свои помидоры.

— Теперь скорее тебя, чем помидоры, — говорит Ванесса.

Она стоит в дверях теплицы, на каждую руку накинуто по грязному белому полотенцу. Похоже на крылья. Она выглядит как самый злой на свете рождественский ангел.

— Вы — не те, кого я ждала, — добавляет она без тени улыбки.

В гостиной Ванессы, обернув полотенцами плечи, мы садимся на обитый бархатом диван, который здесь — единственный предмет мебели. Пол усеян пустыми пластиковыми бутылками. Ванесса уходит через вращающуюся дверь и возвращается с плетеным креслом. С громким стуком ставит его напротив нас, на истертый деревянный пол.

— Простите, что мы испортили ваши растения, доктор Новак, — говорит Клауд. Выключатель установлен на середине, и его обаяние светит во всю мощь.

Вот почему я взяла его с собой.

Но Ванесса не смягчается. Не отводя от него взгляда, садится в кресло.

— Не беспокойтесь, — отвечает она. — Один хрен. Нам в любом случае кранты.

Я впервые слышу, чтобы она так выражалась. Добро пожаловать на конец света.

— Точно, — соглашаюсь я.

— Не абстрактно. Я имею в виду совершенно конкретно: нам кранты. — Она указывает на потолок, на отслаивающуюся штукатурку, желтые трещины вокруг бронзовой люстры, в которой недостает половины лампочек. — Солнечные панели там, на крыше, под дождем. Долго, вы думаете, они продержатся? Еще месяца четыре? — Резкий выдох, как будто она вытолкнула весь воздух из легких. — Вряд ли. Мне пришлось снять одну этим утром. Ее уже не починить. И все делают вид, что не замечают.

У Клауда такой вид, как будто его укусила бродячая собака.

— Чего мы не замечаем? — спрашиваю я.

— У нас заканчиваются припасы. Я имею в виду не «потенциально заканчиваются», я имею в виду — сейчас, сегодня. Так что я сомневаюсь, что мне сильно помогут мои овощи, учитывая все обстоятельства. Я больше не притворяюсь.

Она пинает канистру, лежащую под креслом. Это слабый удар, он только опрокинул канистру, не отправил ее скользить по полу. Удар должен казаться жалким, скорее угрюмым, чем злым, но он мне таким не кажется.

На ее лице жесткое выражение. И вдруг она начинает кричать.

— К ляду этот город! — орет она. — С его гребаными дискотеками по случаю конца света и со всем остальным. Вы убедили себя, что готовы к концу, но это не так! Вы притворяетесь. Все вы надеетесь, что это может продлиться до бесконечности. Все удовольствие от конца света, но без конца, да?

— Хватит!

Думаю, что я удивилась не меньше Ванессы, когда слово вылетело из моего рта. Ее очередь говорить:

— Простите?

— Я сказала, хватит. Не надо мне читать лекцию о конце света. — Чувствую, что мой голос повышается, что я невольно копирую ее тон, и часть меня хочет заткнуться. Она боится и сердится, она не заслуживает того, чтобы я на нее орала. Но, может быть, я не только на нее ору; может быть, я ору на что-то другое. Клауд смотрит на меня изумленно. — Моя мать умерла, — говорю я, — потому что подсела на наркотики. Бензодиазепин. Не от передозировки. Она умерла от приступа во время ломки, потому что не могла купить новую дозу. Так что да, я видела, что происходит, когда все заканчивается. И я не притворяюсь.

Клауд смотрит на меня, нахмурясь, а я чувствую, что мои глаза полны слез.

Смаргиваю их. Вытягиваю рисунок с граффити из кармана и показываю его Ванессе.

— Теперь скажите. Что это?

Дождь стекает по окнам, вытравливая в стекле белые дорожки.

Где-то вдалеке гремит гром. Или, может быть, что-то рушится.

Ванесса берет бумажку двумя пальцами.

— Это Нагльфар, — говорит она. — Корабль из скандинавских мифов, построенный из ногтей мертвецов. Моя лаборатория использовала его в качестве логотипа для нескольких проектов. Морган помогла мне его придумать.

— Вы использовали корабль Рагнарёка[8] в качестве логотипа? — перебивает Клауд. Я помню, что это именно он узнал в рисунке корабль викингов. — Потрясающе.

— Ну мы не планировали этим вызвать апокалипсис. — Обращаясь к Клауду, она снова становится классической Ванессой, и трудно понять, говорит ли она всерьез. — Нам просто понравился его внешний вид, его двусмысленность. Вперед или назад, кто может сказать? Целью проекта была очистка загрязненного воздуха, восполнение потери кислорода. Я говорила, что мы должны попытаться сделать личинки с возможностью самовоспроизводства. Но не думала, что это на самом деле получится.

— Значит, Морган — это та женщина, которая тебя ищет? Что ей нужно?

— Ее зовут Морган Ларсен. Так ее звали, по крайней мере. Вероятно, теперь она называет себя иначе. В Колорадо она работала менеджером в музыкальном магазине и была моей подругой. — Ванесса выстраивала предложения, словно ставила в ряд алюминиевые банки, которые собиралась опрокинуть камнями. — По крайней мере, так это было.

— А что теперь? — спрашиваю я.