— Иисусе. Это дождевая вода?

— Я ее не пью, — говорит она, закручивая крышку. — Просто послушай.

Она передает мне канистру. На дне плещется полдюйма воды.

Прижимаю канистру к уху. Слышу треск пластика, больше ничего.

— Извините, — говорю я.

Ванесса бросает на меня странный взгляд, кривит рот и приподнимает брови, как будто я говорю с таким сильным акцентом, что она едва меня понимает. Или как будто слышит двух одновременно кричащих людей и не может решить, кого слушать. Она забирает у меня канистру, показывает ее на свет. На поверхности плавают темные точки, похожие на молотый кофе, — наверное, крошки отколовшейся плитки.

Она снова подходит к краю крыши и выплескивает воду на мертвую лужайку у дома. Что-то там внизу, кажется, пугает ее, потому что она быстро отступает, чуть не споткнувшись об угол панели. Но когда возвращается в тень брезента, она снова улыбается, благодарит меня за воду, и я понимаю, что пора уходить.

Когда я спускаюсь, пластиковая крышка мусорного бака с желтым рисунком все еще лежит на тротуаре. Я мельком вижу еще один промельк желтого в конце квартала, на пожарном гидранте. И еще посреди дороги — на крышке люка канализации. Опрокинутая на спину буква «С», с выгнутыми наружу концами, с рядком кружочков внутри. Снова и снова, всю дорогу от Вонючего парка. Яркая, будто люминисцентная, и желтая до тошноты.

— Корабль с двумя лицами, — говорит Клауд, когда я показываю ему рисунок.

Он стоит на нижней ступеньке крыльца дома Фелисити. Ездит по городу в поиске нового места для сегодняшней дискотеки и забежал, чтобы проведать ребят из «Пейдей», которые провели ночь здесь в гостиной, расположившись на двух икеевских диванах. Меме, говорит он, спит наверху, в спальне, которую Фелисити до сих пор называет комнатой Мии.

Мия — дочь Фелисити. Ей двадцать два, она на четыре года старше меня. Она не появлялась в Чикаго уже много лет. Наверное, Фелисити думает, что ее когда-нибудь сюда занесет. С ними все в порядке, осторожно говорит Клауд, просто они сильно потрясены, особенно Меме, поскольку она стояла ближе всех к обвалившейся части крыши. Легкая дрожь в голосе Клауда пугает меня, поэтому подробностей я не прошу. Их генератор почти наверняка испорчен, как и большая часть музыкальной системы. Что они теперь будут делать? Что вообще они могут поделать?

Вопрос касается всех нас.

Клауд видит, что я задумалась, и кладет руку на мое плечо, нежно, как котенок. При дневном свете, без наркотиков и музыки, он становится другим существом. Много лет назад в одной из съемных квартир, где я жила с матерью, в ванной был сломанный выключатель. Лампа загоралась в тот момент, когда мы щелкали переключателем, но не когда тот становился в одну из позиций — вверх или вниз. Только на долю секунды, в неуловимое мгновение между включением и выключением, возникало теплое пятно света. Вот так и Клауд, загорается только мимолетно. А сказать честно, больше всего он мне нравится именно таким.

— Смотри, — говорит он сейчас, водя по моему рисунку ногтем большого пальца. Другая его рука все еще на моем плече, легкая и теплая. — Это корабль викингов, драккар. Круги — это щиты, изогнутые концы — нос и корма. Хотя я не знаю, почему лиц — два.

— Корабль с двумя лицами, — повторяю я.

Как само изображение, фраза вызывает у меня легкую тошноту, хотя и не могу сказать почему. Клауд протягивает мне листок с рисунком, и я заталкиваю его в карман своих джинсов.

— Что ж, — говорю я наконец, — вряд ли это знак какой-нибудь банды. Разве что у нас появились банды викингов?

Он усмехается, в его карих глазах пляшут искорки.

— Странные дни, Пятница.

— Это ты точно сказал.

Новой площадкой Клауда, как выяснилось, станет церковь.

— Она заброшена, Пятница, — говорит он, как будто это все решает. Хотя обычно так оно и есть. Но меня беспокоит не столько святотатство, столько акустика, а церкви, по моему опыту, как правило, стоят в густонаселенных районах.

Он отклоняет голову назад, его гладкий черный хвостик качается у ворота ветровки. Раздражен или притворяется.

— Поверь мне. У нас не будет проблем с соседями.

— Да? Почему это?

Удивительно, но отвечает Фелисити, которая входит в кухню, придерживая рукой у шеи завязки ядовито-зеленого топа.

— Восточная сторона, — говорит она. — Наверное, там было наводнение. Кто-нибудь, будьте душкой и завяжите на мне эти штуки.

Мы загружаемся в открытый кузов ее грузовика: я, Клауд и еще несколько приятелей Клауда, которых я раньше видела. Они все выглядят как близнецы — в одинаковых виниловых куртках с заклепками, черных джинсах и кожаных перчатках без пальцев.

Они хоть иногда надевают обычную одежду? Двое из них уже начали: опираясь на борт, всухую глотают таблетки. Клауд пока воздержался, потому что ему надо указывать дорогу Фелисити. Он держит на коленях огромный галогенный фонарь и время от времени наводит его голубой свет на уличные указатели, сверяя их с какой-то внутренней картой.

Фелисити пыталась уговорить Меме к нам присоединиться, но та сказала — нет, спасибо, она и «Пейдей» будут спасать что смогут из их оборудования, потом загрузят фургон и отправятся сегодня вечером. «Куда?» — спросила Фелисити, но Меме лишь пожала плечами. Когда я видела ее в последний раз, она забрасывала в фургон свой рюкзак, облепленный стикерами на бампер и серебряным скотчем. Задняя дверь фургона была открыта, его обитое фанерой пространство забито обломками динамиков, осветительного оборудования и фрагментами панели управления с отсутствующими кнопками. Один ползунок болтался на тонкой медной проволоке.

Вот этот район, говорит Клауд, толкая меня в бок. Машин сейчас повсюду мало, но эти улицы совершенно пусты. Тихо до жути, даже не слышно обычного для сентября жужжания насекомых. Воздух тяжелый от влажности. Клауд направляет свет фонаря на ряд домов. Луч освещает окна без стекол, граффити, похожие на петли цветных веревок, грязные матрасы и сломанные стулья на мертвых газонах. Он опускает свет. И тут двигатель грузовика стонет, пыхтит, скрежещет и постепенно стихает.

— Черт. — Голос Фелисити выплывает из кабины вместе с глухим звуком удара ее руки по приборной панели. — Черт возьми эту сволочь!

— Мы сломались, Фелисити? — Клауд поднимается на ноги, готовый спрыгнуть с грузовика, хотя я не уверена, что он считает себя способным починить двигатель.

— Бензин кончился, — говорит Фелисити.

— Ох, — выдыхает он с облегчением. — Я вернусь в дом и захвачу пару галлонов. Это час, не больше.

— Нет, дорогой. Я имею в виду — совсем кончился.

С минуту мы сидим молча, не глядя друг на друга, как будто немного смущенные. Смущенные, потому что мы все знали, что к этому идет, но не думали, что это на самом деле случится. Когда в последний раз на заправках продавали что-нибудь, кроме леденцов и бесполезных лотерейных билетов? Фелисити грызет ноготь, и я думаю, что она, наверное, знала, она видела этот чертов указатель на приборной панели, видела пустые красные бочки под задним крыльцом ее дома.

Потом я вспоминаю про Мию. Видно, у Фелисити дар отрицать очевидное.

— Ну, — наконец говорит Клауд, нарушая неловкое молчание. — Думаю, мы уже довольно близко. Дойдем пешком.

И через полчаса мы стоим на линолеуме подвала Святой Марии, Помощницы Христиан. Подошвы нашей обуви скрипят от сырости, обходя красочные куски стекла из разбитых окон этажом выше. Пол первого этажа исчез, он прогнулся от воды и рухнул, и все обломки вывезли, и теперь здесь как в соборе — невероятная высота потолка над нами, свечи на подоконниках, которые абсолютно вне досягаемости. У задней стены свалены в кучу скамьи и сломанное пианино, они служат фоном для проволочного клубка музыкальной системы. Похоже, что остальная часть Чикаго обогнала нас. Все уже здесь, и я восхищена, как всегда, умением Клауда разослать по городу весть и готовностью каждого вернуться, несмотря ни на что, танцевать.