Открытая дверца со стороны водителя, сугроб внутри, занесенное снегом лобовое стекло, паутина трещин и грязно-бурые пятна. Горящие фары… все еще горящие.

Они стояли молча. Даже Зоя прониклась пронзительным трагизмом картины и замолчала наконец.

– Куда он мог уйти? – сказал Артур, ни к кому не обращаясь.

– Уйти? Уползти. Мы пошли искать через шесть часов, значит, он мог прийти в себя, выбраться и уползти. Тем более тачка не перевернута, а только накренилась. Вопрос: куда?

– Она могла перевернуться несколько раз, а потом снова стать на колеса и завалиться набок. Надеюсь, он был пристегнут, – сказал Федор.

– Он мог уползти только сюда, – сказал Иван, показывая рукой. – В сторону от машины, как можно дальше… он мог опасаться взрыва. То есть оставил ее позади себя, за спиной.

– Мы искали везде, – напомнил Артур. – Вряд ли его успело засыпать снегом.

– Что ты хочешь сказать?

– За шесть часов? Снегопад был будь здоров, конечно, засыпало! Он где-то здесь.

– А колодцы? – сказала Наташа-Барби. – Марго говорила, здесь полно заброшенных колодцев.

– Колодцы в роще, около большого холма. Здесь их нет, я спрашивал, – сказал Артур. – И не полно, а всего два.

– Так куда же он все-таки делся? – повторил Иван. – Федя! Можешь ответить как философ?

– Пока нет.

– Фары погасли! – взвизгнула Зоя. – Только что!

– Господи! – ахнула Стелла.

Они снова замолчали. Стояли молча, смотрели на мертвые слепые фары, чувствуя, как медленно вползает в них гадкое липкое нечто, чему и названия-то не было… страх, не страх… оторопь, осознание собственной малости и беспомощности перед неизвестной силой… испытывая тоскливое желание оказаться как можно дальше отсюда… Солнечный день, казалось, померк.

– Я хочу уйти! – резко сказала Зоя. – Иван!

Они вздрогнули, и чары рассеялись. Все встало на свои места. Опрокинутая машина, погасшие фары, человек, который выбрался и уполз… куда-то.

– Возвращаемся! – скомандовал Иван. – Мальчики вперед, берем на абордаж девочек. Федор!

– Я похожу тут немного, – сказал Федор. – Дорогу я помню.

– Не вздумайте исчезнуть! – сказала Зоя. – А то останемся без сильного пола.

Никто не засмеялся, шутка была неудачной…

Рубан полулежал на своем раздолбанном диване, подсунув под себя подушки, дымил сигарой; смотрел в потолок, думал. Через открытое окно залетали редкие снежинки. Нора лежала в его ногах, прикрытая пледом. Время от времени он, кряхтя, дотягивался до собаки рукой, проверял, жива ли.

Федор постучался. Не получив ответа, нажал на ручку двери, сказал с порога:

– Леонард Константинович, можно к вам?

– Заходи, Федя. Бери стул, садись. Саломея ушла?

– Давно. Мы ходили на место аварии…

– Нашел что-нибудь?

– Если вы имеете в виду следы журналиста, то нет. Все засыпано снегом. Надо бы вытащить джип, но, как я понимаю, сейчас это невозможно. Жалко будет, если растащат.

– Не думаю, народ здесь смирный. Пусть лежит, весной вытащим. Все равно. Где же он? Ты хоть что-то понимаешь? Мысли есть?

– Есть, Леонард Константинович.

– То есть ты можешь объяснить, что с ним случилось?

– Мне кажется, могу. Если отставить эмоции и ведьмовство, то на ум приходят только две версии, объясняющие, что с ним случилось. Несчастный случай или злой умысел.

Рубан помолчал. Потом спросил:

– Он жив?

– Не знаю. Могу предположить, что он выжил в аварии.

– А дальше что? Где он?

– Пока не знаю. Но думаю, узнаю.

– Отравление Норы как-то связано с аварией? Зачем ее отравили?

– Мы не знаем, отравили ее или нет. Она могла сама проглотить что-нибудь, в ее возрасте… сами понимаете. Случайно.

– Нора умная собака, она никогда ничего не возьмет случайно. Понимаешь, Федя, сначала журналист, теперь Нора… двое из тех, кто был ближе ко мне. Добавь сюда письма с угрозами… по-твоему, случайность? Сказать, кто следующий? – Он ткнул себя рукой в грудь. – Между прочим, Паша думает так же, сказал, будет здесь ночевать. Абсурд! В моем собственном доме, среди домашних и друзей… Я чувствую себя старым параноиком. Жизнь прожита, Федя, и ставки сделаны. Пора подводить итоги. Впереди одиночество и ожидание конца. Естественного или… – Он махнул рукой.

– Леонард Константинович, что за пораженческие настроения? Случайности имеют место быть, и никуда от них не денешься. Не нужно искать злой умысел там, где его нет. Или он не доказан. Письма – да, согласен, неприятно, но известные люди иногда получают письма с угрозами. Маленькие люди таким образом самоутверждаются. Куда они делись – вопрос, возможно, куда-то завалились или вы спрятали в надежное место. Найдем. Нора… не согласен, что злой умысел. Она ведь не умерла, Саломея Филипповна сказала, что будет жить. А ведь отравить ее до смерти нетрудно, принимая во внимание возраст. Журналист… Я остался около машины, когда все ушли, проверил тормозной шланг, ползал в снегу, разгребал снег. Первое, что приходит в голову, – перерезанный тормозной шланг. Все чисто. Бензина полный бак. Никто не планировал аварии, это был несчастный случай. Мы не знаем, в каком он был состоянии, возможно, выпил. Просто неудачно совпало.

– Так звезды встали? – сказал Рубан.

– Так звезды встали. Так что на этом поставим точку, Леонард Константинович. Вы помните, что у вас день рождения? И что гости явились на юбилей и вам нужно присутствовать на церемонии? Иван открыл мне по секрету, планируется ужин при свечах, а также сообщил, что привез петарды. Так что у нас будет полная возможность стать свидетелями большого фейерверка, переходящего в пожар. Заодно и проверим вашу теорию заговора и неслучайной цепи случайностей.

– Устал я, Федя. Не хочу никого видеть. Смотреть на их лица, пить с ними за собственное здоровье, зная, что каждую минуту могут отправить на тот свет…

– В таком случае нужно сыграть в рулетку, – ухмыльнулся Федор.

– В рулетку? – Рубан удивился и задумался; вдруг рассмеялся: – А ведь это мысль! Ты прав, Федя. Разнюнился, старый дурак. Ты прав. Поставим на кон жизнь. Нора, старушка, хочешь посмотреть на фейерверк? Надеюсь, до завтра ты оклемаешься. Нора! – позвал он, и собака подняла голову. – Жива? Завтра у нас праздник, девочка, готовься.

– Утром вы собирались мне что-то сказать, – напомнил Федор.

– Правда? – ненатурально удивился Рубан. – Не припоминаю…

– Иван, журналист пил? – спросил Федор, когда они остались вдвоем в гостиной. Остальные после ужина разбрелись по своим комнатам. Федор рассматривал иконы и коврики на стенах, Иван расставлял шандалы с каминной полки на полу вокруг кресла с Марго-дубль. Готовился к фотосессии.

– Пил? Как все. Просто ему больше надо было, парень здоровый. Пьяным его не видел.

– А когда поехал в поселок?

– Ты чего, Федя? У нас же ни хрена не осталось, потому и поехал. Был трезв как стеклышко.

– Почему один?

– Не помню. Наверное, никто больше не захотел. Дорога одна, мимо поселка не промажешь. А что?

– Какие у него отношения с коллективом? Были…

– Нормальные, ты чего, Федя! Елена издевалась, фыркала, что напишет он книгу, как же! Мишка воротил морду, ну да он себя раз в год любит. Зое он нравился, цепляла его, мускулы на руках щупала, а он таял. Простой парень, без подходов. Марго его не замечала, тоже вечно надутая… хотя… – Иван задумался. – Я видел их как-то в гостиной, сидели, разговаривали, голова к голове… я еще удивился. Рубан вообще не выходит, сидит у себя в мастерской – как я понимаю, они не очень, чего-то там у них не складывается. Рубан, конечно, гений, но характерец термоядерный. Я его люблю, Федя, и глубоко уважаю, он наша история. Смотрю на его «Оплакивание», самому впору заплакать, такая экспрессия бьет… через край! Гений-то гений, а с другой стороны, чему радоваться? Как художник, он кончился, поверь моему слову. Все в прошлом. Последние три года – ничего, полный ноль. Сын-неудачник. Столько баб было за всю жизнь, одних жен четыре, а в итоге пшик. Дим парень хороший, не злой, но ему все по фигу, абсолютно пустое место. Ты думаешь, Марго родит ему кого-нибудь? Даже не смешно. Слава, деньги, а потом что? Ученик Миша, гений, мастер… ты видел его? Что может создать художник с такой кислой рожей? Согласен, несколько работ заслуживают внимания, да, но это же декаданс! А где мажорная нота? Где, я тебя спрашиваю?