Литмир - Электронная Библиотека

Условность, которую мы позволили себе в отношении определения двух ПЕРИОДОВ истории, даёт нам право сказать и о двух ИСТОРИЯХ как таковых. Одна из них определяется как официальная гуманитарная наука о жизни и деятельности общества в прошлом, изученная, изложенная и прокомментированная профессиональными историками. Другая история представляет собой петербургскую мифологию. Это изустно создаваемая и передаваемая из поколения в поколение параллельная официальной историографии система взглядов на события и явления городской жизни. Она проявляет себя в виде легенд, преданий, пословиц, поговорок и во многих других жанрах и видах устного народного творчества. Эта история появилась практически одновременно с возникновением города. Мы знаем первые легенды об основании Петербурга и предания о его первых строителях. Мы знакомы с одной из первых городских поговорок и с самыми первыми, фольклорными наименованиями географических объектов на территории будущего Петербурга, многие из которых впоследствии получили официальный статус.

Мы знаем также, что появление фольклора чаще всего связано с тем, что официальная историография часто страдает тремя недугами: она либо лжёт, либо умалчивает, либо искажает информацию. Особенно опасны рецидивы лицемерия, которые приводят к недосказанности в лучших традициях ханжеской морали: «Говорить правду, только правду, но не всю правду». А это неизбежно влечёт искажение или извращение фактов.

В полной мере это касается одного из самых трагических периодов российской истории – 1917 года. Родившись в результате таких драматических событий, как крушение освящённого вековыми традициями государственного строя, раскол общества на два непримиримых лагеря и утрата религиозно-нравственных ориентиров, большевистская Россия буквально сразу после революции приступила к созданию новой идеологии, смысл которой сводился к простейшим формулам: «Кто не с нами, тот против нас» и «Мир хижинам, война дворцам». Основной задачей советской историографии стала максимально возможная героизация и романтизация известных событий. В такой интерпретации дикий бунт легко превращался в цивилизованную революцию, бессудные расправы возводились в степень революционного правосудия, грабежи назывались экспроприацией, а террористы, бомбисты и грабители становились героями и романтиками революции. Их имена присваивались городам и поселкам, улицам и производственным предприятиям, пионерским лагерям и больницам. Растиражированные на сотнях и сотнях адресных табличек, в школьных учебниках и на картах, они внедрялись в сознание поколений и становились образцами для подражания.

Перед большевиками стояла задача идеологически выверенного образования народных масс, совершенно не знакомых с теорией и практикой большевистского движения. В сознание народа надо было внедрить имена и образы партийных и советских деятелей, чтобы исключить казусы, подобные тому, что случился, если верить фольклору, в 1918 году. Согласно одной из легенд послереволюционного Петрограда, тогда Петроградский губисполком получил телеграмму из Царского Села, из которой следовало, что после бегства белогвардейцев в одном из прудов Екатерининского парка нашли сброшенный с пьедестала обезображенный бюст Карла Маркса. В Царское Село спешно направили комиссию во главе со скульптором Синайским, автором одного из первых памятников основателю марксизма, созданного в рамках ленинского плана монументальной пропаганды. К приезду высокой комиссии бюст уже установили на постамент и укрыли белоснежным покрывалом. Предстояло его вторичное торжественное открытие. Под звуки революционного марша покрывало упало, и Синайский в ужасе отшатнулся. Перед ним сладострастно улыбался, склонив едва заметные мраморные рожки, эллинский сатир – одна из парковых скульптур Царского Села. Синайский, как рассказывает легенда, осторожно оглянулся вокруг, но ничего, кроме неподдельного революционного восторга, на лицах присутствовавших не заметил, «памятник» великому основателю открыли.

Понятно, что для выполнения этих сверхзадач обойтись без так называемой «фигуры умолчания» и откровенной лжи было просто невозможно. В итоге появился пресловутый «Краткий курс истории ВКП(б)», который не мог удовлетворить пытливого интереса слушателей к Октябрьскому перевороту.

На фоне такого искривлённого информационного поля и появлялись слухи и домыслы, трансформированные затем в легенды и предания, которые, в свою очередь, как заметил Томас Манн, становились «прошедшим через многие поколения прекраснословием, закреплённым позднее в виде хроники». И вправду, не зря говорят, что история – это сказка, слегка приукрашенная правдой, и что она не столько наука, сколько искусство.

Действительно, при передаче из поколения в поколение фольклор в какой-то степени подвергается поэтической интерпретации. Но при этом он всегда сохраняет своё бесспорное преимущество: он не претендует на истину в последней инстанции, он только констатирует. Поэтому его можно считать наиболее объективным свидетелем истории. Он, по выражению русского эмигранта писателя Бориса Филиппова, «наиболее свободен от предвзятости, субъективности, партийности, индивидуального произвола». При этом нельзя забывать, что петербургский фольклор имеет одно безусловное преимущество перед фольклором городов такого же столичного статуса, что и Петербург. Фольклор Северной столицы, вероятно, в силу своей молодости, практически не знает мифа как жанра, основанного на вымысле, выдумке, сказке. Можно сказать, что петербургский фольклор – это поэтическое предание о каком-то подлинном историческом событии.

Долгое время считалось, что город, возникший на пустом месте, построенный по воле одного человека, придуманный и расчерченный, город, непростительно юный по сравнению с другими городами подобного ранга, не может иметь ни глубоких корней, ни древней родословной и, как следствие, – своего, только ему присущего фольклора. До недавнего времени считалось, что его и не было. А всё, что так или иначе походило на фольклор, снисходительно называлось байками, которым просто отказывали в легальном существовании. В лучшем случае их не замечали, в худшем, если замечали, запрещали. Об их широкой публикации речи быть вообще не могло. Исключение составляли разве что исторические песни да современные частушки, чья жизнеутверждающая мощь должна была знаменовать высокий уровень культуры и благополучия простого народа. Даже давно известный в науке термин для обозначения устного народного творчества «низовая культура» чаще всего использовался в значении «низкая культура».

Как мы уже говорили, петербургский городской фольклор развивался в самых разных ипостасях – легендах и преданиях, пословицах и поговорках, частушках и анекдотах, народных песнях, эпиграммах и стихах, загадках и считалках, детских страшилках и курьёзных ответах школьников «с места», неофициальных названиях географических объектов и прозвищах героев и любимцев фольклора. Он имел точную архитектурную, топонимическую, географическую, историческую или какую-нибудь иную привязку, что делало его узнаваемым, подлинно петербургским. Летучий по своему характеру, фольклор мог мгновенно появиться и тут же исчезнуть. Мог остаться во времени, передаваясь из уст в уста и на ходу совершенствуясь и отшлифовывая свою форму. Мог быть подхвачен и использован в литературе, в переписке, в личных или служебных дневниках петербуржцев. В этом случае он мог надеяться на сохранность в многостраничной Книге о Петербурге.

Оставалось только извлечь его из совокупной памяти петербуржцев, из письменных или печатных литературных источников.

От Громовержца до Сизифов,
От первых до последних лиц,
Мы все живём во власти мифов,
Легенд, преданий, небылиц.
Нам правды кованые звенья
Всегда и время, и укор.
Ласкает слух и тешит зренье
Лишь нами созданный фольклор.
Ища заботы и опеки,
От солнца прячусь в тень от лип.
Видать, божественные греки
Не зря придумали Олимп.
И освещает нам дороги
С тех пор манящий свет идей
От олимпийских мифологий
До мифологии вождей.
О власть иллюзий и фантазий!
Мечты безудержный полёт
Одних ведёт из грязи в князи,
Других ведёт на эшафот.
И так ли это всё, иначе,
Кто мог об этом что-то знать?!
И мифы могут что-то значить,
Когда их мифами назвать.
И разрываемся на части
Меж правдой, вымыслом, мечтой.
Мы все находимся во власти.
Во власти этой… Или той.*
2
{"b":"584224","o":1}