— То есть система образования в Британии станет очень похожа на маггловскую.

— И я вижу в этом только плюсы. Магическое сообщество отстаёт от маггловского примерно на два века, но при этом чистокровные волшебники магглов презирают.

— Ну да, мне тоже всегда казалось забавным, что Люциус Малфой вечно задирает нос, но при этом не умеет пользоваться телефоном, — усмехается Гарри. — Но вы уверены, что эта система приживётся и будет действовать?

— Да, Гарри, я уверен, — Риддл останавливается в конце коридора и прислоняется к колонне. — Мы должны идти вперёд, а не топтаться на месте, цепляясь за никому не нужные установки и шаблоны. Но этого не происходило, пока у власти стояли чистокровные маги.

— Вообще-то раньше я думал, что вы ненавидите магглов из-за своего происхождения, — он понижает голос, хотя коридор пуст и их никто не слышит. — Теперь я вижу, что вы ненавидите чистокровных из зависти.

— Ты можешь мне не верить, — пожимает плечами Риддл, — но между такими, как мы, и магглорождёнными с магами лежит куда большая пропасть, чем между самими чистокровными и грязнокровками. Мы знаем и тот, и другой мир изнутри, они же друг друга не понимают, поэтому не могут видеть этой пропасти.

— Такими, как мы? То есть теми, кто воспитывался у магглов?

— Верно. Именно поэтому Северус в этом плане всегда меня понимал, в отличие, например, от того же Люциуса. И ты меня понимаешь. Власть не может быть в руках выходца из какого-то одного мира, потому что он не может управлять страной, половину которой не понимает.

— Но при этом он не должен быть грязнокровкой, так? — спрашивает Гарри, уже наплевав на корректные выражения.

— Да, он должен быть золотой серединой.

— И ей стали вы. Забавно.

— Что именно?

— Ещё пару лет назад мне трудно было представить, что вам нравятся игры в политику. По-моему, это немного не ваш профиль.

— Верно, — смеётся Риддл, — не мой. Поэтому мне принадлежат только идеи, а воплощают их пусть… Министры и чиновники.

— Знаете, если всё будет действительно так, как вы говорите… — Гарри умолкает и отводит глаза, но Риддл не прерывает его. — В общем, я не думал, что вы станете… — он быстро качает головой, так и не найдя нужных слов.

— Я уже говорил тебе: я хочу править страной, а не потрошить её. Ни одному ребёнку не захочется играть со сломанными игрушками.

— Страна — это не игрушки!

— Те же игрушки, просто масштаб немного другой.

Гарри молчит в ответ, только едва заметно улыбается, и какое-то время они стоят, слушая приятную тишину замка. Наконец Риддл отходит от колонны и направляется во двор. Гарри хочет идти следом, но он говорит:

— Можешь пока походить по замку. Только не мешай учебному процессу. Я найду тебя позже, — и куда-то уходит.

Постояв немного в нерешительности, Гарри отправляется к сердцу Хогвартса — двигающимся лестницам.

***

Он проходит этаж за этажом, заглядывает в пустые аудитории, прислушивается к редким возгласам, доносящимся из-за дверей классов, где идут занятия. Ему кажется, что каждый кирпич школы, каждая рама картины и даже каждая трещинка в полу ему знакомы. От стен родного замка веет величественным теплом, и то и дело возникает приятная иллюзия, что время повернулось вспять и отбросило его на много лет назад, в те самые дни, когда он впервые в своей жизни гулял по длинным коридорам Хогвартса.

За высокими чуть приоткрытыми дверьми одной из аудиторий раздаются громкие голоса и смех. Гарри подходит ближе и аккуратно заглядывает в узкую щель. Класс ему незнаком — здесь они никогда не занимались, или же его изменили до неузнаваемости. Посреди просторного зала возведён помост — точь-в-точь такой же, как был некогда в дуэльном клубе, — окружённый двумя десятками студентов. На помосте стоят два противника в боевой позиции: у молодого человека на мантии вышит герб Гриффиндора, на груди девушки напротив красуется слизеринская змея.

— Насчёт три, — ровно командует огромного роста плотный бородатый мужчина внизу, внимательно наблюдая за ними. — Один, два, и!..

— Expelliarmus!

— Impedimenta!

— Stupefy!

— Impedimenta!

— Petrificus Totalus!

Заклятья сыплются, как град, вспышки мелькают так, что больно глазам. Движения противников такие точные и молниеносные, что засмотревшись Гарри сам не замечает, как оказывается внутри класса. Отбив очередное заклятие, слизеринка резко разворачивается и делает выпад.

— Imperio!

Парень напротив замирает, его взгляд стекленеет, а рука с палочкой безжизненно опускается. Гарри смотрит на эту сцену, сомневаясь, правильно ли расслышал заклинание. Он ждёт, что преподаватель тут же снимет баллы со Слизерина и устроит студентке выволочку, но тот, к его ужасу, довольно кивает:

— Молодец, Стэлла, хорошо. Но в следующий раз ставь защиту, прежде чем бить. Тебе повезло, что Ральф сегодня не слишком расторопен.

По классу пробегают смешки.

— Да, профессор Ранкорн, — кивает она, взмахивая палочкой.

Замерший напротив неё гриффиндорец, встрепенувшись, озирается и досадливо потирает лоб.

Стэлла поворачивается, чтобы сойти с помоста, как вдруг замечает стоящего позади всех Гарри. Её лицо изумлённо вытягивается.

— Гарри Поттер?! — выдыхает она, остановившись.

Все разом оборачиваются к нему.

— А, мистер Поттер! — Ранкорн в несколько широких шагов оказывается рядом и протягивает большую лапищу. — Добро пожаловать! Альберт Ранкорн.

Гарри кивает, машинально пожимая руку профессора, и замечает на его обнажённом предплечье чёрную татуировку. Проследив за его взглядом, Ранкорн усмехается.

— Альберт Ранкорн, сосланный на эту каторгу из Министерства, — добавляет он.

— Я слышал о вас, — говорит Гарри.

— Взаимно, — усмешка Пожирателя превращается в ухмылку.

— Не сомневаюсь.

— Мистер Поттер, — зовёт его кто-то сбоку, и Гарри поворачивается.

Перед ним стоит черноволосый юноша-старшекурсник из Гриффиндора, глядя на него снизу вверх.

— Я так рад вас снова видеть! — продолжает он, и Гарри приходится пожать руку и ему. — Вы меня, наверное, не помните. Я Дэн Харсви. Я поступал в Хогвартс в тот год, когда вы участвовали в Турнире Трёх Волшебников. Я за вас очень болел.

— Благодарю, — сухо отвечает Гарри и видит, что к нему понемногу стекаются и остальные студенты, которые, несомненно, его помнят, и которых, конечно же, не помнит он.