– Нет.
– Что ты думала час назад? – он продолжал целовать шею и плечо. – Из-за каких мыслей тебе стало стыдно?
Единственной здоровой рукой Марк гладил левое плечо, живот. Когда теплая ладонь обхватила грудь, я выдохнула. До нее только маммолог дотрагивался. Но у того руки были жестче.
– Что?
Он явно что-то спросил…
Чуть сдвинувшись, Марк заглянул мне в лицо. В глазах играло отражение экрана.
– Я спросил: достаточно ли ты напилась, чтобы отдаться Уроду?
Я отпрянула. Он не отнимал ладони от лица. Большой палец гладил щеку, подбородок, губы. Нажал на нижние зубы, провел, будто проверяя остроту. Я усмехнулась: острые. И напилась я достаточно.
Вынув палец изо рта, он обхватил затылок, привлекая к себе. Я закрыла глаза:
– Марк…
Мы договорились.
Он замер на мгновение, поцеловал в щеку.
– Хорошо, что ты не ответила…
– Что? – я подняла взгляд. – На что?
Промолчав, он придвинул меня к себе, обнял лицо ладонью. Я поцеловала его глаза: в них было слишком много отражений.
– Лида…
– Ой! – я одернула руку с ребер, на которых темнели синяки. – Прости.
Опустив голову, сжала его запястье и отодвинула ласкающую руку. Марк замер. Я держала его руку. Он не двигался. Когда я подняла взгляд, просто смотрел. Может, насмешливо, чуть склонив голову. Когда я разжала пальцы, вернул на прежнее место.
– Тебе же наплевать на ту глупую просьбу, – прошептал позже.
Я облизала пересохшие губы. Мне на самом деле было наплевать. Я тут же почувствовала на губах его губы. Робкие, ожидающие сопротивления. Обхватила лицо ладонями, целуя. Он улыбнулся, не отрываясь от губ, и я остановилась на мгновение, чтобы поймать взгляд. Он не сразу понял. Открыл глаза.
– Контрацепция, все дела?
Марк посмотрел в сторону. Вспоминает, что это?
– Не уверен, – вернул ко мне взгляд, – посмотри там, – вытянул руку в сторону телевизора, – в нижнем ящике.
Я сползла с кровати, направляясь к указанному ящику. Что будет, если не найду? С чего вообще оно мне в голову пришло? Открыв ящик, я начала рыться в содержимом домашней аптечки. Самое подходящее место для презервативов, ничего не скажешь. Куча маленьких плоских упаковочек вместе – самое то, чтобы провести здесь остаток ночи.
Марк за спиной включил бра.
– Есть! – удивленно сказала я, проводя пальцем по рифленому краю.
Закрыв ящик, я направилась обратно. Поставив ногу на кровать и облокотившись на нее, я рассматривала упаковку. Нашла место для надрыва, как на чипсах, потянула фольгу в разные стороны. Марк наблюдал с улыбкой и интересом. В какой-то момент развернулся к подушкам, положил одну на другую и отодвинул. Откинулся на них, наблюдая.
– Может, тебе попкорн еще подать?
– Не откажусь. Но после.
Я забралась к нему.
– Инструкцию читать не будешь?
Подняв к нему взгляд, я не сдержала улыбки. Надела резинку. Усмехнулась, как просто получилось.
– Приподними и до конца.
Угу. Вот оно как. Но я же призналась. Как хорошо, что я призналась. Приподнявшись, я выключила лампу.
– Ты весь такой рыжий, как Незнайка.
– Ты видела голого Незнайку?
9. Декабрь 2005 г.
После всех сценок, экспромтов и поздравлений со сцены, в актовом зале института осталось человек пятьдесят.
Ни одно празднование Нового года не проходило без сумасшедших, ироничных и откровенных игр. Начинались они, как правило, когда все трезвые само-ликвидировались, смывались по домам и комнатам общаги. Ставки тоже были разные, но в итоге все опускалось к деньгам, и азарт рос. Даже если это было пятьдесят копеек пятикопеечными монетами, ажиотаж был страшный.
Пятьдесят копеек стоило крикнуть из окна «С наступающим Новым годом, засранцы!» Крикнуть это мог, конечно, каждый. Но победить громадные рамы, отодрав бумагу со щелей между ними – это стоило гордости и пятидесяти копеек.
Дороже стоили поцелуи.
Еще выше ценилась угроза отравления этанолом. Ставки выросли до четырехсот восьмидесяти шести рублей и пятнадцати копеек. Парень с потока решился и выдул положенную дозу. Больше в этот вечер мы его не видели.
Не знаю, в связи с зимой или же с празднованием наступающего Нового года разрешили курить в здании (или же не разрешили, а всем было наплевать), но все курили где-то в пяти минутах туда-обратно. То есть, периодически состав участников менялся. Студенты циркулировали, сдавая вахту. Я же сидела с ногами в кресле, смеясь из-за чего-то случайно унюханного по пути из столовой в актовый зал. До сих пор не отпустило.
То, что мы перейдем на игру ниже пояса, было понятно по опыту прошедших лет. Я лишь смеялась, делая копеечные ставки.
Объявляли все новые условия и предлагали делать ставки. Согласившийся и выполнивший получал вознаграждение. Когда кто-то заговорил об Уроде, я слушала, как и все. Опять для девушек. Поцеловать Урода. Лишь обернувшись к столу с недопитым и недоеденным я поняла, почему о нем вдруг вспомнили.
Подложив руки под поясницу, Марк стоял у стены и наблюдал за нами. Он не мог подойти, и от этого почему-то кольнуло в груди. Хотя, причина могла быть как в мастопатии, так и в гастрите. В таком состоянии я не могла понять, что и почему у меня покалывает. Вернув внимание к сцене, я прислушалась. Ставки росли. Они росли унизительно быстро. Чем громче ребята смеялись, объявляя новую сумму, тем больше я хмурилась. Улыбка уже сошла с губ. Я обернулась к Марку.
Качая головой, он подошел к столу. Навел себе «Кровавую Мери». Выпил. Я надеялась, что он будет реагировать как всегда. Но его поведение не было похоже на обычное безразличие. Я смотрела на ссутуленную спину, на блеснувшие в тусклом свете глаза. Неужели, они таки довели его? Неужели, он может сломаться? Марк…
Я поднялась. Вытирая на ходу влажные от слез уголки глаз, направилась к нему. Еще минуту назад я смеялась так, что потекла тушь. Теперь было не до смеха. Совсем не до смеха.
Ребята скандировали: Ли-да! Ли-да!
Девчонки закричали: Подожди! Это стоит миллион!
Я не оборачивалась. Так нельзя. Нельзя.
Когда между нами оставалось два метра, Марк выставил руку: стой.
– Марк…
– Если когда-нибудь… – шептал он сдавленно, – когда-нибудь ты решишься поцеловать меня при них. Просто поцеловать… То это будет не из-за жалости, не из-за денег и не на потеху этим придуркам.
Я сглотнула, опуская лицо и упираясь взглядом в его ботинки. Быстро выйдя из зала, он оставил за собой недоуменную тишину. Я прикоснулась к лицу, сдерживая слезы. Какие же мы сволочи. Все. И я среди них.
– Кажется, он не заценил Лидуньчика, – усмехнулся кто-то за спиной. Я обернулась. – Но ты попыталась. Держи.
Я налила в его стакан водку с томатным соком и немного отпила. В памяти всплывали вызубренные когда-то стихи, куски поэм. Я много выучила, тренируя память.
– …да не парься ты из-за Урода, – задохнулась Галка.
Мне нужно было внимание, адекватное для девчонок. Они даже не поймут, что и зачем я делаю. Я просто прочту им что-то рифмованное.
Наблюдая за мной, они молчали. Я присела на краешек стола и отпила еще немного, успокаивая нервы и дыхание.
Усмехнулась.
Улыбнулась.
Склонила голову, выбрав Брюсова. Тихо, спокойно, выборочно начала читать:
Я год провел в старинном и суровом,
Безвестном Городе. От мира оградясь,
Он не хотел дышать ничем живым и новым,
Почти порвав с шумящим миром связь.
Они не сразу поняли, что я читаю стихи. Они не сразу поверили, смутившись. Чуть сдвинулись со своих мест.
А с двух сторон распростиралось море,
Безлюдно, беспощадно, безнадежно.
На пристани не раз, глаза с тоской прилежной
В узоры волн колеблемых вперив,
Следил я, как вставал торжественный прилив,
Как облака неслись – вперед и мимо, мимо…
