Снилось ему, как бежит он, смеясь, по тому самому полю с пряным запахом, а отец с мамой стараются поймать его, тоже смеясь. Ловят и не могут поймать. Все они счастливы: впереди целая жизнь, и им хорошо. Потом он видит отца, что-то пишущего за письменным столом. Доктор наук – шутка ли?! Таким и запомнился отец Тимофею на всю жизнь – за письменным столом. Затем он увидел себя, сидящего на кровати сначала сестры, а потом и мамы, и держащего их руки в своей руке до последнего их вздоха. А потом ничего не снилось, все было наполнено только чувством жуткой боли в сердце и непрерывно возвращающейся мыслью: «Вот я и остался один, и остается только смириться с болью всех утрат и пронести эту боль в своей душе через всю оставшуюся жизнь».

Проснулся он оттого, что кто-то лизнул его в лицо; было тепло и уютно, только жутко пахло псиной, и невозможно было пошевелить ни рукой, ни ногой. Он открыл глаза и увидел, что лежит в своре собак – штук 12-15; все они прижались к нему со всех сторон, а он – посередине, и вся стая смотрит в окно. Занимался рассвет. «Похоже, меня приняли в стаю! Что принесет нам новый день? Что ждет нас впереди? – думал Тимофей, тоже глядя в окно и уже не отделяя свою судьбу от собачьих судеб. – Тепло, уют и конец собачьей жизни, или еще – и не один – день лишений, заброшенности, голода, стужи и борьбы за выживание?»

Придя окончательно в себя, Тимофей сел на пол и гладил каждую собаку; они в свою очередь старались лизнуть его руки, в лицо; слезы неумолимо текли из глаз Тимофея, но он не успевал смахивать их рукой.

Когда окончательно рассвело, он встал, отряхнулся и пошел дальше искать деревню своего друга. Теперь, по свету, нужный ему дом отыскался быстро: в соседней деревне, что километрах в 2-х от места его ночевки. За ним семенила целая свора собак, весело повиливая хвостиками.

Здесь дорожки их судеб разошлись. Тимофея увели в теплую избу, а перед сворой калитку закрыли – огромный кобель на цепи тихо и угрожающе зарычал.

Собак снова ждал холод, бескормица и тряпье в углу одной из комнат заброшенной избы.

Свора повернула назад; не раздалось ни единого звука: они уже смирились с тем, что у них нет и не будет дома, и поняли, что хозяина и на этот раз не будет. Поначалу они шли медленно, постоянно оглядываясь назад, но вскоре вся свора побежала быстрее, больше не оглядываясь. Жизнь принималась такой, какая она есть… – сермяжной и суровой в своем безразличии к чужой судьбе.

Позже Максим, сидя на верхней полке парилки и выслушивая уж в который раз рассказ Тимофея о той ночи, рассказал: «Эту стаю боится вся округа, и никто не решается ходить через ту заброшенную деревню, разве что на машинах проезжают. В той деревне как-то заглох мотор у машины нашего председателя; выйти из машины, чтобы мотор посмотреть, он испугался: свора расселась вокруг машины, злобно рыча. Так он три часа в машине сидел, пока мужики с ружьями не подъехали. Хорошо, что лето было, а то замерз бы насмерть. Все эту стаю собак так и называют – Свора».

Тимофей лежал на нижней полке: на верхнюю ему было нельзя. Ему вообще баня была противопоказана: давление с некоторых пор начало шалить. А шел сюда, чтобы просто повидать друга. Не заметил как, задремал. Снилось ему, что он на четвереньках бредет со всей стаей собак куда-то по бесконечному заснеженному полю, куда глаза глядят, да и те мешает широко открыть леденящий и пронизывающий ветер навстречу, а впереди, кроме белого снега, – ни-ч-е-го, как ничего хорошего в их судьбе – никаких надежд…

«Так получается, что они тебе жизнь спасли? А я ведь их даже не покормил. А как покормишь? – потом ведь не уйдут, так и будут около калитки сидеть!» – задумчиво сказал Максим.

Тимофей очнулся, как только Максим умолк, посмотрел в маленькое окошко баньки – вечер, день клонился к ночи. «Наверное, начало холодать», – подумал он и задумчиво сказал:

Да!.. Собачья доля!..

На следующий день Тимофей сильно заболел после всех приключений, и баня не помогла. Максим решил отвезти его домой на своей машине. Ехали через ту самую – заброшенную – деревню. Тимофей попросил остановить машину. «Не выходи, ни за что не выходи», – закричал Максим. Но было поздно: Тимофей решительно открыл дверь, вышел и, шатаясь от болезни, стоял в трех шагах от машины. Свора неслась прямо на него – Максим, сидя за рулем, зажмурил глаза.

Но собаки встретили Тимофея, как старого знакомого: радостно виляли хвостами, прыгали на него, стараясь опять лизнуть в лицо. Он присел и со счастливым лицом гладил их всех по очереди, трепал за холку. Они вместе победили смерть и теперь были, как родные – они все были как одна свора! Максим, глядя на эту идиллию, тоже попытался приоткрыть дверь машины, но собаки злобно зарычали, и он быстро захлопнул дверь обратно.

– Поехали, пора, – прокричал он другу в приоткрытое окно.

– Сейчас, иду, – отозвался Тимофей.

Когда машина вновь тронулась с места, Тимофей, чувствуя слабость, лег на заднее сиденье и вдруг обнаружил под сиденьем ту самую рыжую собачонку!

«Ну что же, значит, судьба ей со мной быть – пусть так и будет! – подумал он. – А звать его буду Рыжик».

Через полчаса с улицы вернулась Люся с Рыжиком. Тимофей открыл дверь, они втроем вошли в квартиру, остановились в дверях и смотрели друг на друга… Вдруг Рыжик медленно повернулся и ушел в комнату, оставив в прихожей Тимофея с Люсей одних…

Но!.. – это уже другая – человеческая – судьба и другой рассказ…

Краски осени, так ярко рассыпавшиеся по средней полосе России, только-только бесшумно сверкали разноцветьем, умиротворяли мысли, чувства, эмоции, настраивая на размышления, вызывая легкую необъяснимую грусть и ностальгию по ушедшему в прошлое – в нашу память – лету, – эти краски тоже ушли в прошлое.

Пришел ноябрь – загадочный и задумчивый месяц года, месяц невесомости в мыслях и неопределенности в желаниях. Думать о прошедших солнечных и теплых днях уже бессмысленно, они далеко, а думать о приближающихся холодах не хочется. Так и живешь в этом состоянии, не задумываясь ни о чем, и незаметно одеваешься все теплее и теплее.

С ноябрем пришло и ненастье. Тучи, своей серостью все чаще и чаще закрывали небо – иногда на время, иногда на весь день и всю ночь, и мелкий холодный дождь накрывал город со всеми его обитателями. Кто-то сидел дома и смотрел на ноябрь из окна теплой квартиры, кто-то прятался, где придется, проклиная межсезонье, а заодно – и весь мир. Иногда, если ночь была ясная, звездное небо отражалось на тонкой пленке льда, покрывающей городские лужи, хрустящей под ногами позднего и случайного прохожего, кутающегося в застегнутую на все пуговицы одежду и торопящегося в уют и тепло. Все предупреждало о том, что скоро наступит зима.

Когда-то его звали Николай, Николай Сергеевич; называли также папой, мужем, квартиросъемщиком, соседом, гражданином… Но все это в прошлом. Теперь он никто – бродяга без имени и фамилии, без паспорта и семьи, без друзей и работы, без жилья и карточки медицинского страхования. Нигде не учтенный, он вроде как и не существовал для общества, и общество вспоминало о таких, как он, случайно, встречая их на улицах, в подземных переходах, у входа в продуктовые магазины, обращая на них внимание, только почувствовав отвратительный запах, идущий от них, и видя их спитые лица, заплывшие от водки и с узкими щелочками глаз из-за постоянных синяков, полученных в пьяных и бессмысленных драках, причины которых они и сами-то толком объяснить не могли. Водка! – и все этим сказано. Прохожие ужасались несколько мгновений, но, уже отойдя пять-десять шагов, забывали о них до следующей случайной встречи.

И все-таки они существовали реально, а не были какими-то миражами-фантомами, и даже занимали свою четко определенную социальную нишу: бомжи – люди без определенного места жительства. И заметь, уважаемый читатель: не бродяги, не нищие, не отребья, не сброд… а короткое и простое, не режущее слух и похожее на кличку собаки «бомж»!