– Это…, – поскрёб он себе кончик носа указательным пальцем, и при этом, очень смешно сморщившись – будет не так просто.
– А в чём дело?
– Ну, – снова замялся менеджер – ладно, сейчас попробую. – Он снова скрылся за дверью, оставив меня одного в неохраняемом магазине. Правда отсутствовал он недолго и, появившись в дверях, молча, предложил мне пройти, указав на дверь скрывавшуюся в темноте, в конце коридора.
Подсобные помещения магазина выглядели, мягко сказать, отвратненько, ремонт тут явно не делали со времён великой октябрьской социалистической революции, ну или, по крайней мере, со времён НЭПа. Грязные стены, протёртый, а местами и подгнивший деревянный пол, чёрный, никогда не мытый, потолок, электрические провода свисающие паутинами со стен, мусор, грязь и вонь из заколоченного отхожего места. Я остановился перед дерматиновой дверью, похожая у моих соседей стояла, когда ещё Брежнев жив был, и без стука вошёл. Разительной перемены между коридором и кабинетом я не увидел, всё, то же самое, разве что туалета нет, да на стене висел шикарный спортивный велосипед, по-видимому, это здание когда-то было коммуналкой.
За обыкновенным канцелярским столом советской эпохи, сидел обыкновенный тип с внешностью обыкновенного советского бухгалтера, мятый пиджачок, невзрачный галстук, обыкновенные очки в мощной оправе. Скучное, а скорее даже брезгливо-измученное выражение лица хозяина сего заведения, удивительным образом не поддавалось описанию. Я даже не могу с полной уверенностью сказать был он европеоидом, монголоидом или негроидом. Ну конечно он не был чёрным или раскосым, просто пока я шёл к столу, мне казалось, что лицо его неуловимо меняется, но стоило мне остановиться, всякие перемены в лице директора как бы замерли в полной неопределённости. Как будто так и не решив, какой типаж выбрать. М-да, более странных клиентов мне ещё не попадалось. Был, правда, один коллекционер туалетной бумаги, заставивший свою квартиру сотнями рулонов разнообразного пипифакса, ну так то болезнь, а тут…, даже не знаю….
– Добрый день. – Я протянул руку, но директор, приспустив очки на кончик носа, начал внимательно её разглядывать, при этом странно шевеля носом. «Он, что, её нюхает?» Пронеслось у меня в голове. Я быстро спрятал руку за спину. – Я из рекламного агентства Эдельвейс, вы, кажется, собирались заключить контракт на рекламу вашего магазина. – Отбросив ручку, и окончательно сняв очки, хозяин откинулся на спинку стула, наконец, удостоив моё лицо своим взглядом.
– Было дело, подумывал об этом, но к окончательному решению пока не пришёл. – От сердца сразу отлегло, всё-таки не зря я сюда приехал, и наблюдал всю эту чертовщину. Это, понимаешь, уже совсем другой разговор, клиент хочет, что бы я перед ним «станцевал», да ради бога, уж я распишу, какие блага сулит ему массированная рекламная акция по ТВ, интернету, в газетах и билбордах. Но, с презентацией нельзя затягивать, максимум три, а лучше всего две минуты доходчивого и неспешного монолога, после которого у клиента возникнет желание задать парочку вопросов, на которых во время своей речи я незаметно ставил акценты. А ещё обязательно нужно, что бы заказчик сам поучаствовал в разговоре, добавил парочку нужных мне предложений, в общем, у него должно сложиться полное впечатление, что именно он ведёт, а не его ведут. Но стоило мне раскрыть рот, как мысли мои заплясали, запутались, и поскакали в разные стороны, я испытал нечто вроде размножения личности и никак не мог понять причину такого…, расстройства, пока не оказался с подписанным договором в руках на улице. Помню, правда, странный запах, такой приятный и дразнящий, вернее помнил, пока садился в машину, а как сел и это забыл.
Вот, примерно с этого всё и началось, не сразу конечно. Потом был разнос учинённый мне шефом из-за этого проклятого договора, в котором неизвестно откуда появился доп-лист. Дополнительные соглашения так сказать и, не выполнив их, наша фирма, конкретно попадает на нехилые бабки. Шеф откровенно не понимал, как я мог подписать подобную филькину грамоту, пока не вспомнил о моём боксёрском прошлом. Я, со своей стороны, промолчал о его борцовских буднях, какой мудак, э-э-э простите, начальник, отдаёт подчинённому договор с уже проставленной печатью фирмы, и соответственно своей подписью?
Ведь, на доп-листе, тоже имелась его подпись. Вопрос откуда. Шеф, было дело, заподозрил меня, но видя моё неадекватное состояние, подозрения снял. Ещё бы, я на его глазах, и на глазах доброй половины персонала нашего агентства пытался зачерпнуть водички из кулера, прямо сквозь дно бутыли, при этом весьма загадочно и хитро улыбаясь. Типа знаю что-то такое, о чём ни один человек на всём белом свете не догадывается. Что было дальше, увы, не помню.
Помню, пришёл я в себя тогда, в отделении токсикологии девятой инфекционной больницы, там, напротив, ещё стоит памятник архитектуры 1896 года постройки, так называемый экспозиционный павильон «церковь-школа». Очень необычное здание в виде креста, если смотреть сверху.
В детстве ужасно боялся попасть в эту больницу, мне всё казалось, что тут, за железными решётками, и высоким деревянным забором, томятся зачумлённые полутрупы, а в народе ходил слух, якобы здесь чуть ли не лепрозорий был, и жили люди с отваливающимися носами и пальцами. Даже мы, будучи ещё детьми, способными влезть куда угодно, абсолютно невзирая на степень защищённости объекта, ни за какие коврижки не лазили сюда на «разведку». Ни меня, ни моих друзей невозможно было взять на понт, и заставить сделать хотя бы шаг по этой заражённой территории. А тех, кому из нас суждено было оказаться здесь по тем или иным причинам, очень долго обходили стороной, хотя они и болели всего лишь желтухой. С тех пор прошло немало лет, деревянный, глухой забор заменили железные решётки и живая изгородь, а внутри, как оказалось, никогда ни какого лепрозория не существовало.
Я обвёл глазами помещение, восемь коек, три из которых, судя по смятым постелям, были заняты. Стандартная окраска стен, белый верх, сине-голубой низ, обшарпанный линолеум на полу, старые, скрипучие, кровати с панцирной сеткой и тонкими матрацами. Спина, надо сказать, уже ныла. На окнах решёток не было и, судя по полуоткрытой двери, она не запиралась. Мне отчего-то сдалось, что после вчерашнего, я непременно попаду в психушку, но «церковь-школа», так хорошо известная мне с самого детства, и сейчас прекрасно видимая в окне, разубедили меня на все сто. И ещё приятная новость, меня не привязали к койке, а значит, я вчера не буянил.
– О! Очнулся наш спящий красавец. – Раздалось от порога. Я оглянулся. – Хорош. – Залюбовался мной вошедший мужик с лёгким венчиком волос вокруг сияющей лысины. – Ну ты и спать сосед, три дня без передыху, если бы пошёл в пожарные, сразу бы начальником части стал, минуя все остальные звания как не достойные твоего опыта. – Я повнимательнее присмотрелся к нему, отчего-то сея личность показалась мне знакома.
– Миха? Шухов, ты что ли?
– Признал. – Расплылся он в улыбке. Боже мой, сидящий на соседней койке здоровенный лысый дядя, с заметным брюшком, с фиксой во рту, и с наколотыми перстнями на пальцах, когда-то был застенчивым, интеллигентным, худеньким мальчиком в смешных очках. Он играл на скрипке, ходил в музыкальную школу, носил галстук бабочку, и вообще, был очень милым и послушным ребёнком. А знали бы вы, кто были его папа и мама, то поразились этой перемене ещё больше. У доктора исторических наук, академика РАН, и заслуженного учителя СССР (это мама) не могло быть сына уголовника. Хотя, за столько времени многое могло произойти, мы с ним лет этак, двадцать не виделись, а то и больше. – Чего удивляешься? – Усмехнулся он. – У каждого в жизни своя дорожка, и пока есть тот, кто её протаптывает для тебя, идти легко, ну а когда таких людей не остаётся, начинаешь петлять. – Он развёл руками.
– Глубокомысленно.
– Жизненно.
– Давно твоих родителей нет? – Догадался я.
– Давно. – Миха поскрёб жёсткую щетину на щеке. – А ты как страдалец, давно на кокс подсел? Твои предки ведь тоже не из последних. Слышал я, батя у тебя, вроде инженер какой-то в МАЭ был?
