Оранжевая спиралька апельсиновой цедры и палочка корицы, крошечная щепотка молотого кардамона (столько, сколько умещается между двумя пальцами) и большая щепотка чёрного чая – в кастрюльку с задумчиво пузырящейся на медленном огне водой, готовой закипеть. Ложку я не использую, только пальцы: верю, что так в напиток перейдёт моё тепло. Подбородок Ангела снимается с моего плеча, а руки ослабляют объятия, не мешая мне священнодействовать. Вода вскипела, и из кастрюльки всё отправляется в предварительно согретый заварочный чайник, под полотенце – настаиваться. А на моих пальцах – свежо пахнущие жёлтые следы от апельсиновой корки и согревающая в зимний холод смесь ароматов корицы и кардамона.
Новогодняя ночь выдалась не по-сибирски «тёплой»: всего несколько градусов ниже нуля, а на застеклённом балконе столбик термометра так и вовсе поднялся выше точки замерзания. Наверно, это оттого, что в открытую форточку проникает комнатный воздух. Зимний сумрак двора сотрясается от грохота фейерверков, тёмное небо пронзают красные, зелёные, голубые стрелы, раскрываясь быстро тающими звёздными бутонами. В снег воткнута искрящаяся, как бенгальский огонь, фырчащая ракета, готовая к старту, и люди отскакивают в сторону. «Пшшш-пиу! Бабах!» – и в небе снова с сухим треском переливаются и гаснут разноцветные искры. А пока в приземистом и пузатом, расписанном золотыми узорами и танцующими павлинами чайнике настаивается наш глоток тепла, я беру торт и несу его в комнату.
На белом галстуке Александры тканым рельефом проступает узор «индийский огурец», но воротничок не застёгнут под горло на все пуговицы, а полураскрыт с элегантной небрежностью. Этот галстук – мой подарок. Увидев его в магазине, я поняла, что не уйду оттуда, не купив его. Не для себя, конечно – для Ангела. Александра умеет их носить, но не по-мужски, а по-своему – с величавой, чуть вызывающей грацией большой кошки, с прохладной искрой в глазах и властной аурой, которой побаиваются и которой завидуют мужчины. Но сейчас не время для холода и власти: между нами разливается тёплое облако аромата домашнего уюта с ноткой восточной затейливости и щедрого персидского солнца. А на моих плечах – подарок моей половины, изысканный кашемировый палантин с тем же узором «пейсли»: мы словно прочли мысли друг друга, выбирая подарки. Сначала смеялись такому совпадению, но теперь оно обросло благородной золотой филигранью смысла.
Кусочки холодного торта тают в согретом чаем рту, а новогодняя ночь на своём излёте танцует классическими нотами на дне наших чашек: это забытый в лотке музыкального центра диск с поставленным на повтор «Вальсом цветов» тихонько и ненавязчиво приправляет праздник чарами старой рождественской сказки. А больше ничего и не нужно: ни гостей, ни пышного банкета, ни вина рекой – только чай с корицей и кардамоном, торт «Графские развалины», старые игрушки на ёлке и бессмертная музыка, летящая на крыльях метели в вечность ночного неба.
– Ещё подлить?
– Давай.
Александра выпила весь чай, а торта на её тарелке осталось ещё порядочно. Я подливаю душистого напитка ей, а заодно и себе. Густо опутанная гирляндой ёлка пульсирует разноцветными огоньками, которые многократно отражаются на стеклянных боках игрушек, придавая им завораживающий блеск.
Чашки и тарелки пусты, настаёт время убрать посуду и передвинуть стол на его законное место. Освободившийся центр комнаты словно приглашает к чему-то, а музыка сама подсказывает ногам, что делать.
– Я уста-ала, Са-аш, – ною я, но рука в белой манжете с запонкой настойчиво ждёт.
Классическое сочетание белого верха и чёрного низа отнюдь не придаёт моему Ангелу вид офисной леди: чудный, шелковисто блестящий белый галстук и более крупные, чем обычно, серьги, а также чуть взбитые и приподнятые лаком волосы возвышают её над горизонтом обыденности. Чёрные брюки визуально удлиняют и без того бесконечные ноги… Как отказать такому кавалеру? Моя рука ложится в протянутую ладонь.
– Слушай, я совсем забыла, как вальсировать, – смеюсь я. – Сейчас все ноги тебе отдавлю или на ёлку грохнусь!..
Александра молчит с едва заметной джокондовской улыбкой: она настроена серьёзно.
– Да и места тут нет, – противным голоском Мышиного короля пищит мой последний аргумент.
Но сказка побеждает: музыка сама тепло и ласково ведёт нас, вливаясь в кровь цветочным хмелем и подсказывая ритм и движения. Чудом мы как-то вписываемся в межмебельное пространство, несёмся на крыльях музыки, и вот я уже ощущаю себя на новогоднем балу – в белом платье на пышном кринолине. Паркет льдисто блестит, отражая танцующие пары, в зал врывается серебряная метель из конфетти и лепестков белых роз, а в высокие арочные окна заглядывает самая волшебная ночь в году.
Январь плывёт на ледяном корабле к православному Рождеству. В этот тихий день мой Ангел дома, и мы смотрим историю о другом Ангеле – о том, чей голос будет жить в вечности, хотя его обладательница уже смотрит на нас с небес. Телевизор мы почти не смотрим и даже телепрограмму уже давно не покупаем; видно, какая-то светлая сила заставила меня взять пульт, нажать на кнопку и удивиться рождественскому подарку Первого канала – многосерийному фильму «Анна Герман. Тайна белого ангела». Первые пять серий показывали вчера, шестого января, но я смотрела их одна и мельком, в перерывах между работой и домашними делами. А сейчас всё иначе: Ангел уютно устраивается с ногами на диване, закутавшись в плед, под которым есть место и для меня, но я, пока идёт реклама, снова завариваю чай с корицей и кардамоном. Пальцы привычно и машинально собирают ингредиенты, но сознание – там, у экрана, на котором сейчас снова возникнет образ высокой женщины с длинными золотистыми волосами и особым, невыносимо-хрустальным перезвоном в голосе… Я с нетерпением жду, когда запузырится вода: не пропустить бы начало!
– Там блины ещё есть? – вполголоса спрашивает Ангел.
Блинчиков с творогом и изюмом, которых я напекла вчера целую гору, конечно же, ещё полно.
– Блинов ты попросишь – их есть у меня, – смеюсь я.
Но всё это так буднично, так приземлённо, что мне стыдно сопровождать киноповесть о великой певице едой. Ей следует внимать с напряжённой, звенящей, нарастающей в груди светлой печалью, лишь изредка протягивая руку за новой упаковкой бумажных носовых платочков, чтобы вытирать бесконечный поток слёз.
«Покроется небо пылинками звёзд, и выгнутся ветки упруго…» Эта фраза вступает в сердце нежнейшим пуховым касанием, завладевает душой и играет на её струнах песню бессмертной любви. «И даже в краю наползающей тьмы, за гранью смертельного круга – я знаю, с тобой не расстанемся мы…» Моё полное горячих слёз горло хочет петь это! Впрочем, какая из меня певица…
«Мы – звёздная память друг друга». Ты знаешь, что эта фраза – для тебя. Но рядом со мной – мой седой Ангел, подставляющий мне промокшее плечо, и в этой песне, как в неиссякаемой сокровищнице, найдётся много крылатых ноток и небесных красок и для него. Их можно брать пригоршнями, как драгоценные камни, и осыпать серебристую голову Ангела – точь-в-точь как какой-нибудь обезумевший от любви скупец, который со смехом швыряет свои богатства расточительными горстями под ноги любимой.
Финальные титры плывут сквозь солёную пелену. Ангел не плачет, слёзы – вообще редкий гость в моих любимых серых глазах. Задумчиво пошевелив плечом под моей мокрой щекой, Александра говорит тихо и мягко:
– Да, тяжёлый фильм… Сделай-ка ещё чаю, малыш.
– С вареньем, Карлсон? – сквозь влажное шмыганье носом шучу я.
– Ага, – улыбается она. – С тем вишнёвым конфитюром.
– А, понравился?
Ещё бы этот конфитюр кому-то не понравился! Для него я специально рыскала в поисках особого ингредиента – загустителя для варенья, яблочного пектина. Я с трудом нашла его в отделе диетических товаров, и варенье получилось в виде красивого желе. Более доступный желатин в той же роли придавал джему свой характерный, какой-то «резиновый» привкус, вот я и решила попробовать другой загуститель.
