– Нажимать, пока не сядет! – вслух повторил Фу и даже стиснул от напряжения зубы.

Как было условлено перед вылетом, его эскадрилья рассыпалась на звенья. Звенья вышли противнику во фланги, чтобы разбить его строй и заставить бросить командирское звено, в составе которого теперь шел американец. Звено самого Фу, находясь над американцем, должно было заставить его сесть.

«Нажать, нажать!» – непрерывно звенело в голове Фу. Набрав высоту, он камнем устремился на противника, стараясь выбить новый самолет из ведущего вражеского звена. Но, по-видимому, враг понял, чего добиваются истребители Фу. Во всяком случае, он не рассыпал строй, как обычно, и не завязывал одиночных боев. А янки, как пришитый, висел на хвосте своего ведущего командира. По-видимому, он оставил намерение показать отменные боевые качества нового самолета и думал только о том, как бы вырваться из мясорубки. Вероятно, летчик, сидевший в этом новом самолете, разгадал, что именно он-то и был целью всей сложной игры, а может быть, это было ему передано по радио. Как бы то ни было, он жался к своим после нескольких бесплодных попыток вырваться на высоту, где он мог бы воспользоваться своей быстроходностью и улизнуть. Но звено Фу каждый раз заставляло его снова втиснуться в кучу мечущихся, как осиный рой, гоминьдановцев.

Наконец момент показался Фу подходящим для решительного удара. Его истребитель сверкнул в лучах солнца и вошел в отвесное пике. В следующее мгновение он был уже под брюхом американца. Чэн ждал, что сейчас от носа самолета Фу к американцу протянется пучок белых трасс и все будет кончено, но Фу сделал переворот в сторону Чэна и ушел из атаки, не дав ни одного выстрела.

«У Фу задержка в пулеметах», – мелькнула у Чэна острая, как боль, мысль. Положение Фу показалось Чэну затруднительным. И действительно, в следующий миг американец оказался под хвостом самолета Фу и выпустил две короткие очереди. Чэн различил нитки его трассирующих снарядов. Он не помнил уже ничего, кроме того, что сейчас, может быть в следующую секунду, сноп пламени и черного дыма охватит самолет Фу. К его удивлению и досаде, Фу, не сбрасывая американца с хвоста, вошел в пологую петлю, словно нарочно подставляя себя врагу. Американец, пользуясь выгодным положением, дал еще одну очередь.

Чэн отлично знал, что именно этот американский истребитель – цель их вылета, именно он нужен командованию. Но как бы ни был нужен командованию этот самолет, Чэн не мог пойти на то, чтобы щадить его в момент, когда янки угрожал жизни Фу! Рука Чэна почти помимо его воли легла на сектор. Самолет, гудя мотором и дрожа, выходил правым боевым разворотом в хвост американцу, продолжавшему вести огонь по Фу. Не отпуская гашеток, Чэн послал «страховую» очередь, хотя был уверен в безошибочности своих первых пуль. И действительно, дымок уже тянулся из-под центроплана американца.

Чэн перевел взгляд на «голубую ящерицу» и с облегчением увидел, что она невредимой перешла на вираж вокруг падающего американского самолета.

Увидев пылающий самолет американца, Фу с досадою ударил по колпаку. Он не заметил, кто зажег самолет, но было ясно: все усилия, все хитрости пошли насмарку. Кто-то помешал посадить американца, кто-то из своих погорячился.

Задание было сорвано. Оставалось драться, как всегда. Фу собрал свои самолеты. Бой продолжался по привычной программе…

Чэн прозевал приказание ведущего и не заметил, что к Фу собираются все товарищи. Увидев пламя там, куда уперлись трассы его очереди, он забыл обо всем, кроме возможности бить еще и еще. Были забыты все обещания, данные самому себе. Чэн больше не думал ни о строе, ни о товарищах. Его помыслы были заняты поисками цели, в которую можно было бы послать следующую очередь. Все, чему он учился когда-то, все, чему столько лет учил других, собралось сейчас в руке, охватившей штурвал. Тут, в этой невзрачной дюралевой трубе, оплетенной затертым шпагатом, был сейчас весь смысл его жизни. Хотелось взять от машины все, что могут дать полторы тысячи лошадиных сил, зажатых в моторе. Чэн испытывал полное слияние с машиной, которое приходит в восторге полета. Крылья казались продолжением собственных рук, каждое движение кисти, каждый нажим ступни – естественными, как шаги при ходьбе. И над всем главенствовало и все подавляло одно непреодолимое, ни с чем не сравнимое желание: стрелять! Ведь он стрелял боевыми зарядами, стрелял не по холщовым мешкам конусов, не по щитам мишеней, – его выстрелы должны были настичь уклоняющегося, сопротивляющегося врага.

Еще два раза он отчетливо видел, как под его выстрелами загорались вражеские самолеты.

Значит, сегодня три!

Три!

Целых три!

А может быть, только три? Всего три сбитые машины за целую вечность, что он кружится в жарком просторе высоко над землей.

Чэн заставлял машину проделывать целую цепь сложных фигур, чтобы занять выгодную позицию. Эта позиция была ему нужна всего на долю секунды. Доля секунды – и тогда будет четвертый трофей за день.

Сделав вид, будто хочет атаковать врага в лоб, и якобы не выдержав сближения, Чэн задрал нос самолета, уверенный, что сам находится вне прицела. На себя, еще на себя, пока машина не войдет в перевернутый полет! А там, неожиданным для врага иммельманом, оказаться у него на хвосте и прямой очередью послать жертву вслед первым трем. Четвертого врага за день!..

Но что же это?! Крик удивления и досады едва не вырвался из груди Чэна, а может быть, и вырвался, да он сам его не услышал за ревом мотора. Перебои, несколько коротких перебоев мотора! Быстрый взгляд на бензиномер: ноль! Как он мог прозевать, что баки пусты?! Как мог, как смел? Он, инструктор Чэн!..

Ненависть к самому себе, страх перед тем, что должно сейчас произойти, на миг заполнили мозг. Но тотчас же все вытеснила мысль, что машина заваливается помимо его воли, что он не довел маневр до конца. Не отрывая глаза от прицела, Чэн держал палец на спуске, но вражеского самолета все не было в поле его зрения. Не было и не могло быть – ведь иммельман не состоялся. Вместо того чтобы выйти в хвост противнику, Чэн сам подставил ему брюхо своего самолета. Один миг растерянности, едва уловимая доля секунды! Но ее было достаточно, чтобы внезапно просветленным разумом схватить все и услышать звон своей бурно пульсирующей крови. Чэн понял: дробный стук, который он слышит, не что иное, как пули врага, прямая очередь, ударившая по его самолету!..

Чэн пошевелил педалями – тут все было в порядке. Надежда блеснула из-за темного занавеса, которым было закрылось уже все.

Чэн толкнул штурвал от себя, потянул на себя, из стороны в стороны. Он поддавался чересчур легко. Рука летчика не испытывала сопротивления, и машина никак не реагировала на ее движения. Что же, значит, управление потеряно? Чэн оттолкнул колпак и покосился за борт. Машина шла со снижением. Под нею, сменяясь молниеносной чередой, неслись разноцветные ковры земли.

Чэн смотрел на них и ждал, когда вражеский летчик пошлет последнюю, заключительную очередь. В том, что эта очередь будет, он ни минуты не сомневался. Не сомневался и в том, что тогда ему останется одно – парашют.

Чэн оглянулся, желая по положению противника определить возможное время этого финала: вместо одного самолета за ним шли уже два. Но оба были своими! Это были товарищи, по-видимому вмешавшиеся в бой именно в тот момент, когда Чэну грозила верная гибель.

Он окинул взглядом приборы. Самолет шел поразительно спокойно в пологом, но точном планировании. Чэну оставалось подумать только о том, чтобы посадить его в целости. Можно было сохранить не только себя, но и материальную часть, – это было хорошо!

Чэн взялся за кран выпуска шасси и потянул на себя штурвал. Но теперь штурвал не поддавался. Еще усилие – и опять напрасно. Руль высоты был заклинен или повреждено управление. Истребитель, вместо того чтобы перейти в горизонтальный полет, еще увеличил угол планирования. Чэн услышал усилившееся пение воздуха и сообразил, что намерение посадить машину на колеса – пустая фантазия. Не было никакого смысла выпускать шасси при отсутствии контроля над движениями самолета, – это могло привести только к аварии. Если самолет подойдет к земле нормально, то садиться нужно на брюхо.