Вошел озабоченный Женька.

- Ты чего? - спросил Побережный.

- Ытхан совсем расхромался, шеф. Все лапы посек до крови. Наст-то не держит как следует, а Ытхан все время впереди.

- А я сколько раз говорил. - сшей бахилы. Возьми брезент и сшей. Тебе ж хоть кол на голове теши.

Женька презрительно скривился.

- Ытхан не какой-нибудь карликовый пинчер, шеф. Знаете, по Москве старушки водят, в лапотках? Думаете, я не пробовал? А Ытхан те бахилы - зубами. Это только у Джека Лондона собаки сами просили обуть их.

- Тогда замени - и дело с концом. У тебя что, собак мало?

- Нечувствительный вы человек, шеф. Я вам про попа, а вы мне про попову дочку. Конечно, заменю!

- Возьми вот квитанцию. Да заставь Парамонова расписаться как следует. А то поставит закорючку, разбирайся потом. Ну, готовы?

- Айн момент, шеф, - сказал Женька. Он уселся у печки и стал переобуваться.

Побережный смотрел на него с нетерпением.

- Шеф, - сказал Женька, - надо бы нам устроить большой выходной. А, шеф? Страна давно перешла на пятидневку, а мы все по старинке вкалываем. А у меня собаки. Они морально износились, шеф.

- У тебя язык не износился?

- Я серьезно. Собаки окончательно озверели. Подтверди, старик.

Побережный досадливо отмахнулся.

- Нужны мне его подтверждения, как рыбе зонтик! Ты мне уже всю плешь проел с этим износом, парень! Целое лето баклуши бьешь со своими собаками, и все износ, износ!

- Конечно, - сказал Женька - за меня дядя работает. Вам не стыдно, шеф? - Он встал, притопнул унтами. - Подарили бы лучше портянки, чем обижать. Сотрудников иногда нужно премировать.

- У меня не склад, - сказал Побережный. - Я тебе уже давал одни. Куда ты их дел?

- Вспомнили! Это было давно и неправда, шеф. А потом, они были б/у, ваши портянки, и я стал мыть ими полы.

- Вот и мой. Мой на здоровье.

- Значит, не дадите?

- Тьфу! - плюнул Побережный. - Ну что ты пристал, как банный лист! Нету у меня портянок! Хошь, вон носки бери. Вигоневые.

Женька засмеялся.

- Я знал, шеф, что у вас добрая душа. Так и быть: вернемся - подарю вам одну маленькую штучку. - Женька сделал таинственное лицо.

- Какую еще штучку? - насторожился Побережный. - Не надо мне никаких штучек. Мне твои штучки надоели.

- Шеф никак не может забыть галифе, - сказал Женька.

- Никакие не галифе, - стал оправдываться Побережный горячее, чем следовало. - А что галифе? Если хочешь, такие же брюки.

- Не бойтесь, шеф, на этот раз это будет нечто другое. Ты скоро, старик?

- А я и не боюсь, чего мне бояться, - пробормотал Побережный. Когда речь заходила о галифе, он чувствовал себя не очень уверенно.

Кирилл закинул за плечи рюкзак с припасами.

- Пошли, - сказал он.

Как всегда, увидев хозяев во всеоружии, собаки заволновались, запрыгали, затявкали от нетерпенья.

- Придется Куцего вместо Ытхана поставить, старик. Он у него дублер.

- Сумасшедший этот Куцый. Ему орешь, орешь, а он глаза вылупит и знай себе прет.

- Заполошный, это точно. Зато вожак. Любого на место поставит. Кроме Ытхана, конечно.

- Да о чем говорить! Куцего так Куцего, какая разница?

- Не скажи! Ты поставь попробуй хотя бы Варнака. Он из тебя душу вынет. И собак взбаламутит. Им нужно, чтобы впереди был вожак, а Варнак в этом смысле ни рыба ни мясо. Он в середине - на месте.

Женька, наверное, долго бы еще разглагольствовал на любимую тему, но тут из дома вышел Побережный.

- У вас совесть есть, ироды?! Чего вы резину тянете? Ждете, когда я за вас поеду?

- Все, все, шеф, - успокоил Побережного Женька. - Маленькое производственное совещание. Летучка. Закройте глаза, шеф, и нас уже здесь не будет!..

На обратном пути Женька все чаще посматривал в сторону моря, над которым, как колбасы воздушного заграждения, стали собираться раздувавшиеся туши туч, и торопил собак.

И все-таки они не успели. Вдали уже показались похожие на неолитические кромлехи выветренные каменные столбы на другой стороне пролива, когда началась пурга.

Она началась сразу, без раздумий и намеков, как бывает только в этих местах.

Ветер вдруг завыл на угрожающей ноте и, задрав шерсть на собаках, бешено погнал впереди себя поземку. Пространство наполнилось сухим шорохом и треском, словно по насту побежали мириады бойких рыжих тараканов. Вмиг сделалось темно. Потом, будто выдохнувшись, ветер стих. И ударил уже с другой стороны, в лицо, сатанея с каждой минутой.

- О-ля-ля! - сказал Женька. - Неужели прихватило? Держись, старик! Кса, Куцый, кса! Вперед!

Тощий длинноногий пес с обрубком вместо хвоста, словно понимая положение, взвыл и рванул постромки. Поддерживая порыв вожака, остальные собаки тоже залаяли и завыли. Нарты понеслись, едва не опрокидываясь на поворотах. Каким-то чудом Женька успевал ломиком вовремя подправлять их.

- Вперед! - кричал он. - Вперед, Куцый!

Спрятав лицо от хлещущих ударов ветра, Кирилл старался по ходу нарт определить приближение очередного поворота или спуска, и, когда такой момент наставал, он крепче вцеплялся в решетку нарт и напружинивал тело. Страха не было, хотя Кирилл прекрасно знал, что, если пурга разойдется, им несдобровать. При таком ветре собак хватит на полчаса. Потом они лягут, и никакая сила уже не поднимет их. А до поселка еще километров десять.

Рев пурги нарастал. В крутящихся снежных вихрях не было видно ни собак, ни даже Женькиной спины. Весь мир погрузился в белую, дико завывающую тьму.

Внезапно Кирилл почувствовал, что нарты пошли быстрее. В следующий момент они подпрыгнули, как на трамплине, и, встав торчком, начали переворачиваться. Больно стукнувшись коленкой о железную дугу передка, Кирилл вниз головой полетел в снег. До слуха донеслись вой удаляющихся собак и отчаянный крик Женьки:

- Стоять, Куцый, стоять!!

Кирилл вскочил, но острая боль в ушибленном колене заставила его вскрикнуть. Как слепой вытянув перед собой руки, он стал шарить вокруг. Нарты оказались рядом. Кирилл уцепился за них и сел. Он уже понял, что произошло - оторвались и убежали собаки. Нарты кверху полозьями лежали на дне не то канавы, не то оставшегося от войны окопа. Крюк, к которому прикреплялся потяг - трос с постромками, - был вырван из передка с мясом.

Подставив ветру спину, Кирилл попробовал трезво оценить создавшееся положение.

Собак нет. Они уже далеко - несутся, движимые первобытным стайным инстинктом и предводительствуемые псом, подверженным амоку. Где-то в пурге мечется погнавшийся за собаками Женька. Догонит ли он их? А если нет - найдет ли дорогу к нартам в таком содоме?

Мысль о Женьке заставила Кирилла позабыть о ноге. Он подобрал валявшуюся в снегу лопату и, опираясь на нее, как на костыль, шагнул в клубящуюся мглу. Его тотчас опрокинуло и потащило в сторону от нарт.

- Женька-а-а! - закричал он, пытаясь удержаться на месте.

Ветер ворвался в легкие, раздирая их на части. В груди закололо, как будто в нее забили, по крайней мере, сотню мелких обойных гвоздей. Задыхаясь, Кирилл пополз обратно к нартам.

Это было бессмысленно - то, что он задумал. Бессмысленно искать человека, когда ветер валит с ног и не видно даже собственной руки.

Кирилл вспомнил о винтовке. Она была здесь, под брезентом. Он достал ее и выпалил в воздух. Еще и еще… Ему казалось, что выстрелы трещат не громче бумажных елочных хлопушек.

Он расстрелял одну обойму и вставил другую. И опять стал палить, прислушиваясь после каждого выстрела к ревущему на все голоса мраку.

Он расстрелял уже дюжину патронов, когда его обостренный слух уловил посторонний, не имевший никакого отношения к пурге звук. Он был не сильнее комариного писка, но Кирилл мог бы поклясться, что это кричит человек.

Звук повторился, на этот раз ближе, и в нескольких шагах от Кирилла, как из-за раздвинутого полога, показалась высокая фигура Женьки. С трудом преодолевая ветер, Женька подошел к нартам и повалился рядом с Кириллом на снег.