А еще он мечтал получить звание лауреата премии Ленинского комсомола. С этим я обращался не один раз к влиятельным людям, и без толку. Расскажу две истории. На одной известной российской выставке картин «По родной стране», где были выставлены и мои работы, я встретился с министром культуры России Юрием Мелентьевым. Ему очень понравились мои работы. Он захотел познакомиться с автором. Я подошел, меня представили такому большому, объемному человеку. А на выставке ходила комиссия художников, которая отбирала картины на продажу, в основном из своего круга, одного и того же. Прорваться в этот круг было почти невозможно. Так было на всех крупных выставках. И вдруг Юрий Мелентьев, все-таки министр, говорит: «А мне нравится Сергей Бочаров». Художники из комиссии ему: «Да вы знаете, он еще молодой…» К счастью, Мелентьев устоял и убедил, чтобы мою картину купили. А я в это время уже писал портрет Владимира Высоцкого. Я говорю Мелентьеву: «Вы знаете, я сейчас пишу портрет Владимира Семеновича Высоцкого. Он настолько в моем представлении гениальный мастер! И так считают по всей России, и в деревнях, и в поселках, где никто не слышал ни про Ахмадулину, ни про Евтушенко. А вот его мы знаем как гениального певца и поэта. Нельзя ли как-нибудь сделать, чтобы его стихи напечатали? Чтобы дали звание лауреата премии Ленинского комсомола?» Он мне отвечает: «Я его очень люблю, у меня все его песни есть». Я точно сейчас не могу сказать, но, по-моему, он назвал около ста кассет с записями. Эта цифра, помню, потрясла меня. Мы-то в глубинке знали ну песен тридцать — пятьдесят. Я удивился, что министр культуры коллекционирует песни Владимира Высоцкого. Обычно о таких высоких чиновниках рассказывали, что они буки, серые люди, любители казенщины. Юрий Мелентьев мне понравился. Интересный, мыслящий человек и по-настоящему любящий русскую культуру.
Я, узнав, что он коллекционирует песни Высоцкого, продолжил: «Мне говорили, что стараются и Белла Ахмадулина, и Роберт Рождественский, и Андрей Вознесенский пробить его книгу стихов, и никак не удается».
Мелентьев мне отвечает: «Если бы они хотя бы раз по-настоящему захотели издать стихи Высоцкого, у них бы все получилось. Они же вхожи во все кабинеты. Одно их заявление — и стихи Высоцкого вышли бы без проблем. А если бы Юрий Любимов по-настоящему поборолся за присуждение премии или звания, а без борьбы такого не бывает, желающих всегда много, то, думаю, тоже ему бы удалось».
Меня это удивило. На очередном сеансе я сказал об этом разговоре Владимиру Семеновичу, он вроде бы промолчал, но, как я понял, он эту мнимость дружбы с тогдашней литературной элитой начал понимать. Мне кажется, они просто ему завидовали. Его народной славе.
Юрий Мелентьев еще сказал мне, что был такой случай, что предложили дать Высоцкому возможность напечатать стихи, но эти именитые друзья заявили, что Высоцкий — дворовый художник, певец-самоучка без культуры писания и так далее. Это Мелентьев рассказывал в присутствии многих людей. Меня это поразило.
Я написал его поющим, на темном фоне и в одежде Гамлета.
Почему? Я признавался Владимиру Семеновичу, что в восторге от его песен, но не вижу в нем как в актере ничего выдающегося. Какая-то искусственность. А я все-таки в это время во ВГИКе учился, много хороших фильмов смотрел, актеров великих. Он как-то даже внешне не обиделся, наоборот, дал мне с женой билеты на «Гамлета». Мы пришли, видим, что он на гитаре играет, я подумал, что в театре он такой же, как в кино.
Но когда я посмотрел спектакль, когда увидел его Гамлета, я был потрясен. В спектакле он меня поразил. Я изменил о нем мнение как об актере. Хотя в кино до сих пор стиль его игры мне не нравится. Неорганично все; как ни парадоксально, но я не вижу в нем киноактера, он театрален во всем. Есть же театральные актеры, и великие, которые были бы смешны в кино со своей декламацией. Так вот, в театре Высоцкий выше всяких похвал. Я и попытался в портрете передать состояние актера, вошедшего в образ Гамлета. А уже позднее, после его трагедии, осознав, как ему мешали многие его якобы друзья, я изобразил удавку на шее, и с двух сторон эту удавку затягивают те, кто нынче клянется, что всю жизнь ему помогали. Они этот узел постепенно затянули до конца. Я считаю, что они приложили много усилий для его гибели. Они унижали его, не считали ровней себе.
B. Б. А с самим Владимиром Высоцким ты не говорил на эту тему? Сама идея «Высоцкий и его демоны» появилась уже после его гибели или еще при его жизни ты об этом задумывался?
C. Б. Я-то многое при его жизни не знал. Многое не понимал. Но кто-то же его сначала спаивал, а потом накачивал наркотиками. Или тихо помалкивал. Ведь никто же всерьез не боролся за него! Я мало знал его друзей, но не видел от них помощи Высоцкому. Был случай, когда мы были в редакции модного тогда журнала «Юность». Я же по наивности, не будучи другом его, но зная от него о страстном желании напечататься, позвал его с собой на открытие выставки художницы, моей хорошей знакомой, в помещении журнала «Юность». Этакий вернисаж популярного журнала. Я его уговорил поехать со мной, посмотреть хорошие офорты, но сам мечтал познакомить Высоцкого с главным редактором журнала «Юность» Андреем Дементьевым. Я подвел Дементьева к Владимиру Высоцкому, а сам держал в руках тетрадку с его стихами, от руки записанными самим Высоцким.
Говорю Андрею Дементьеву: «Вы же главный редактор, вы можете несколько страниц в журнале дать для стихов Высоцкого». И протягиваю ему тетрадку. А он как-то фамильярно так отвечает, похлопывая Высоцкого по плечу: «Пописываешь все…», — и эту тетрадку взял у меня. Но так эти стихи и не появились. В них не было ничего запрещенного. Что мешало всем этим Дементьевым?.. Вот такие были у него друзья.
B. Б. Ты, Сергей, сказал, что полюбил песни Высоцкого еще в сибирской деревне. Интересно, чем притягивал к себе Владимир Высоцкий простых сибиряков, кондовый русский люд?
C. Б. Я думаю, что он интуитивно чувствовал душу простого народа, его настроение, его интересы. Он чем хорош? Тем, что великолепно знал простых людей, чувствовал их. Окружающие его поэты мнили себя интеллигенцией, элитой, простых людей чурались. Они не задевали души этих простых людей. А Высоцкий был наш, я чувствовал всегда в нем близость к таким простым людям, он ведь и убегал от своей интеллигенции, от своего театра то с моряками, то с шоферами, с золотодобытчиками, с летчиками. Ему с ними было интересно. Думаю, этой своей народностью он и добился такого признания у всех. Ведь он прославился не среди своей элитарной братии, его народ поднял. Вот в чем парадокс. Он вроде бы сам любил такую роскошную жизнь, а писал для народа. И то, что он написал о шахтерах, о солдатах, о фронтовиках — это прекрасно. Шахтеры чувствовали его своим, моряки — своим, альпинисты — своим. Он чувствовал нерв человека, о чем переживает, чем страдает человек.
Я его спрашивал: «Владимир Семенович, я не понимаю, вы говорите, у вас мать из интеллигенции, отец — военный офицер, они даже за границей жили долго, и детство у вас было достаточно спокойное и благополучное по сравнению со многими вашими сверстниками, рожденными в 37 году. Как получилось, что вы так здорово чувствуете народ?»
Он мне рассказывал множество историй, как он то с грузчиками где-то загулял, то с бригадой шахтеров куда-то уехал. И везде был свой. Удивительно. Ну а когда он на гитаре им играл, всегда это вызывало восторг. Я думаю, в его элитном окружении над ним посмеивались за этакое простонародье, за его походы в народ.
B. Б. Вроде бы по этим лучшим песням ему быть бы ближе к Василию Шукшину, к Василию Белову, в их прозе жили его герои, а не в стихах модных поэтов-шестидесятников. Увы, с русскими писателями у него близкого контакта не было. А те литераторы либеральные, что окружали его, презирали его стихи, простоту его песен, но использовали его популярность. Он сам понимал ли это? Говорил ли тебе?
C. Б. Он был очень осторожен. Или театр его приучил к осторожности, или жизнь, но он был настолько осторожный, что редко о ком-то позволял себе резко сказать.
