«Коли хорошенько обмыслить, сам-речь, то самоход нашей веселой компании жестоко заставит поволноваться, задергаться тех, кто их распрекрасно подставил. Прелестно выпустим мстительного джинна из бутылки, даже двух…

Если с Таниной подставой кое-что проясняется, то в деле Евгена по-прежнему полный ах и швах…»

Как юрист, Шабревич всегда преисполнен в убежденном мнении, что никакое государство ай не имеет ни мельчайшего права на преступные деяния. Когда же оно по-крупному нарушает свои же собственные законы, то в противодействии ему все средства хороши.

«От дедукции к индукции, вспоминая прелестную двиньковскую словесность из редакторского словарика…»

В общем и в частности поразмыслив, Лев Шабревич пришел к недвусмысленному индуктивному выводу. Как бы там ни складывалась конкретная обстановка, он-то участвует в деле до самого конца.

«До конечной остановки с коллизией!»

* * *

…Евгену и Змитеру снова выделили хороший, относительно просторный прогулочный дворик. В него зеков первыми заводят и выводят последними. Очень годится, чтобы и размяться, и поговорить о своем на двоих.

―…Ты бы, Змитер наш Дымкин, хорошенько подумал, прежде чем срываться в бега. Тебе наименьший срок светит по сто тридцатой. А с утеком влепят вдогонку не меньше трех годочков по статье четыре-один-три. Или вообще до семи за групповуху!

― Чего тут думать, Вадимыч?!! Трясти надо! Мы и тряхнем по всем статьям да по морде! Желающего судьба ведет, не желающего боги по-латыни трахунт.

― Ну-ну. Блаженны алчущие…

По возвращении в камеру их там на стреме ждали двое надзирателей и шмон, перетрус, коли по-белорусски. Меж тем другая пара надзирателей поодиночке отводила каждого из подследственных в соседнюю пустую камеру для канительного личного обыска.

Чего-либо чрезвычайно запретного не нашли. Разве что заставили пересыпать растворимый кофе из жестяной банки в полиэтиленовый пакет. Хотя эту самую банку по заказу Змитера ему позавчера надзиратели дежурной смены официально закупили и вместе со всем прочим передали по списку и под роспись в тюремной ведомости.

Связную пишущую ручку Евген открыто держит в наружном кармане адидасовской куртки. Никого эта письменная принадлежность не заинтересовала. Ручка как ручка, ничего особенного. Причем особые зеки хранят незыблемое спокойствие и холодное презрение. По всей видимости, у них в камере чего-либо запрещенного нет и быть не может.

По окончании тотального обыска обоим подследственным было вежливо предложено выходить с вещами и временно перебраться в другую камеру. Дескать, в этом помещении необходима плановая дезинфекция.

В новой камере нашлись уже три шконки: одинарная рядом с умывальником и двухъярусная побок со столом в углу. Третьего сокамерника им покамест еще не подселили. Хотя уж и грозят, гадство, такового в скором времени.

* * *

…По прошествии двух-трех дней Тана Бельская теперь предвкушает не побег и даже не выход на свободу обетованную. Но рассчитывает на нелегальное возвращение в Беларусь и надлежащую неотвратимую месть всем своим обидчикам. Выявленным или пока скрывающимся в неизвестности «п…юкам и п…ючкам» от нее непременно должно достаться «на орехи, в помидоры и в придатки яичников, расторгуй-манда, иби пенис, уби вульва». Уж ради такой благой телесной цели стоит держаться в строжайших тюремных рамках, нерушимо сохраняя полнейшее зековское хладнокровие и самообладание.

«Вот я вам ужотка близко к телу и делу… не кое-как наведем страх и ужас… никому скудно не покажется… Не поверим, не побоимся и поспрашаем со всех…»

Пока же ей надо спокойненько дождаться запланированного предутреннего или ночного времени «Ч». И не волноваться, не горячится преждевременно с вопросами не слишком-то обозримого будущего.

Глава двадцать седьмая Как в лес зеленый из тюрьмы

Евген со Змитером в тот прогулочный полдень особенно не усердствовали с гимнастикой. Больше неспешно прохаживались по периметру четырех стен. Разговаривали степенно, строили кое-какие исподвольные планы на ближайшее будущее. На сейчас и на потом.

―…Ты, братка, сердечно не турбуйся касательно заблокированного счета. Дай лишь выйти на волю, а наличными бабками впрозелень на первое время я тебя обеспечу. Подразумевается, без процентов. Отдашь баксами али в евро, когда и как получится.

Понятное дело, субсидии в том самом твоем полусреднем белорусско-украинском минимуме на первоначальное обзаведение политэмигранта.

По суду мне, конечно, светит полная конфискация недвижимости. Да и когда он будет? Однак до моих подвижных авуаров никакому государству лукавому ни в жизнь не добраться.

― За бабульки заранее благодарен. Отдам, Вадимыч, вскорости. Коль скоро ― так сразу. Надо только съездить фрилансером два-три раза в командировки. С репортажами и очерками по-быстрому обернуться. Впервинку поближе, куда-нибудь в зону хохлацкого АТО. Затем подальше, возможно, в Сирию или Афганистан. Мне после тюряги такое военное дело запросто.

Хотя надо, пожалуй, начинать писать по-английски. Предложение в журналистике дает спрос.

― А я вот еще, Змитер, покуда нормально не продумал, где работать мне, чем по специальности пробавляться. На воле оно скоро прояснится в натуре, надеюсь.

― Надежды юношей питают?

― Угу, не только их и не столько они…

В камере разговор продолжился. Натурально, в предыдущем контексте и в прежнем подтексте. Но с учетом возможного прослушивания.

― Послушай, Евген. Я вот писал, ты помнишь, о полусреднем белорусском классе экономического народонаселения. Хочу теперь бульбоедов лукашистских покруче перетряхнуть.

Подумать только! 190 кг картофеля на потребительскую душу в год!

Ясное дело, бульбой у нас в основном питаются те, у кого среднемесячный доход на члена семьи меньше 30 долларов. Но ведь тот самый полусредний класс, имеющий от 90 до 500 баксов на рыло, тоже свински хавает не в себя ту же картошку! Как же, как же второй хлеб! В штампованном словоупотреблении, отметим, в такую-то душу мать.

В жесть искусственно завышенная цена на картофель, как продукт массового потребления, не декларируя, дополнительно позволяет государству финансировать планово-убыточное колхозно-совхозное сельское хозяйство. И здесь искусственное монополистическое предложение контролирует естественный массовый спрос. В процессе, естественно противоположном рыночным принципам.

Если принципиально подойти к вопросу, то нынешнее белорусское государство втихаря поднаторело, наблатыкалось тоталитарно обкладывать продовольственные товары, но которые уходит львиная доля заработка нижних слоев и значительная часть дохода полусреднего класса, своего рода скрытыми акцизными налогами.

Фактически государство тихой сапой, мягкой лапой приравняло потребление экономически активным народонаселением продуктов питания к вредоносному употреблению подакцизных табачных изделий и спиртных напитков. Тех самых товаров, которые в планомерно воспроизводят инфляцию путем неуклонного повышения розничных цен.

Тем самым, какой ни возьми потребитель продовольствия, табака и алкоголя в розницу работает на государство. Трудится ради паразитического непроизводительного роста государственно-монополистического капитала.

Я хочу этот потребительский феномен и мою новую статью назвать «Экономика бульбоедов». Звучит?

― Даже очень! Пробирает и пронимает. К вопросу о национальной гордости и годности бульбоедов подходит и подводит.

Полагаю, спадар Инодумцев, такой ярлык ой многих душевно оскорбит. Хотя правдочка, она глаза колет.

А монополизм, недобросовестная государственная конкуренция и налоговая обираловка никого еще до добра не доводили. Это ― факт.

― Во-во! Скорее, отнимают добро.

Цепляйте белорусское, бульбоеды! Старательно пережевывая пищу, вы помогаете этакому мародерствующему государству вас напаривать и опускать до уничижения нижей плинтуса. Фактически ниже низшего ооновского индекса человеческой недоразвитости.