Лже-Петр хмуро, но уже с одобрением рассматривал сапог, вонявший дегтем.
- Подделки быть не может? Верст хоть пятьдесят-то в них солдат пройдет?!
- Да не то что пятьдесят, а все сто пятьдесят отшагает, как ты изволил выразиться, в говноступах этих. Приемщики у нас - люди опытнющие. Во-первых, товар принимают "трех рук"* - большие сапоги, средние и меньшие. На подошвы первым делом смотрят, чтоб в цвете не разноствовали, одну из двухсот в присутствии подрядчика подпарывают, чтоб между подошвой и стелькой никаких лоскутьев лубков аль бересты нерадивыми сапожниками подложено не было. Кожа идет на сапог лишь новая, каблуки осматриваются с особым прилежанием - каблуки-то, вишь, не из обрезков кожи-то набраны, а из матерьяла особливого. Но глаз у приемщика востер должен быть, когда он прошивку проверяет. Прошивка - дело наипервейшее, без доброй - развалится сапог. Вот и глядят, чтоб мелкая была, не крупнее ржаного зернышка, да и выполнена б была вервью здоровой, просмоленной. А как примет приемщик сапоги, так на каждом, со внутренней стороны, свое-то клеймышко и поставит - титло "Д", "добро", стало быть.
Лже-Петр одобрительно крутил головой, смотрел теперь на неказистый с виду русский сапог с уважением, даже попробовал примерить один, но натянуть его не смог.
- Ну, будет по-вашему, - кивнул он. - Токмо на парады и смотры всякие, да ещё ежели войско послам заграничным показать надо будет, пусть уж не сапоги, а башмаки наденут с чулками. С сапогами ж, кто хочет, пущай холщовые портянки на ноги наворачивает, как водится у вас - неприметно будет...
Новое войско России потихоньку собиралось, точно рой гудящих, нацеленных на единое дело пчел. А меж тем Борис Петрович Шереметев уже с начала 1701 года рыскал с отрядами своими в пограничных со шведской Лифляндией областях, тревожа наездами местных жителей, которых уводил во Псков, где и продавались эти полонянники от двугривенного до полтинника.
Лже-Петр все начало года 1701-го хлопотал об укреплении военного союза с Августом, потому что на воинство русское, на выучку да на храбрость тех, кем решил командовать на страх да на совесть, не больно-то полагался. Чтоб помочь союзнику, послал ему денег, а главное, корпус двадцатитысячный пехотный под командой Аникиты Репнина.
* "Трех рук" - трех размеров. - Прим. автора.
Думал же про себя: "Что здесь-то им толкаться? Али вместе с Шереметевым чухонок на сеновалах воевать? Август подмогу просит для своего генерал-фельдмаршала Штейнау. Помогут, может, чем саксонцам..."
Штейнау, увидев русских, признал их прекрасно обмундированными и вооруженными солдатами. Поразило его еще, что в войске русском не было ни женщин, ни собак. Но саксонцы для русских оказались учителями скверными. Карл XII неожиданно напал на них под Ригой и за два часа разгромил Штейнау, отняв у него все пушки. Репнин, стоявший в отдалении, даже не успел помочь... Пленных русских солдат саксонцы с успехом использовали на строительстве ретраншементов на реке Двине.
Но все в том же 1701 году, в июне, семь шведских военных кораблей, желавших тайно, под английским и голландским флагами, пробиться к Архангельску и захватить город, были посажены на мель русским лоцманом.
В Москве ликовали, но ещё более пышное ликование наблюдалось в столице России, когда узнали о победе Шереметева в Ливонии. Храбрый Шлиппенбах слишком надеялся на своих мушкетеров, но перевес в живой силе был на стороне Шереметева. В самом конце года, при Эрестфере, три тысячи трупов шведских мушкетеров и драгун остались лежать на побуревшем от крови снегу. Три с половиной сотни взяли в плен, потери же русских составили тысячу человек.
Москва, москвичи, бояре, сам царь - ликовали. Лже-Петр радовался победе Шереметева, ибо видел в его виктории свою: ведь это он дал согласие на войну, он одобрял боярина-воеводу, он писал ему строгие приказы с тем, чтобы неприятель истреблялся везде, где только можно. Шведский майор в Шенберге постепенно заменялся русским самодержцем и полководцем, а поэтому, ликуя и поднимая вместе со сподвижниками заздравный кубок, он через Александра Данилыча отправил Шереметеву голубую Андреевскую ленту с сообщением, что за сию победу он может впредь именовать себя фельдмаршалом.
Вскоре в Москве узнали, что учрежден был Монастырский приказ...
Молодому Карлу, этому пылкому юному Марсу, нравилось манкировать мнением своих подчиненных, а поэтому на последних военных советах он обычно сидел в обществе какой-нибудь красотки, пусть даже приведенной к нему с рынка - лишь бы отличалась богатством форм и яростью нрава. На такую ярость Карл разрешение давал. И вот теперь в зале для военных заседаний, облаченный лишь в одну рубашку из тончайшего бристольского батиста, Карл, посадив на свои колени очередную пышнозадую Гертруду, зеленщицу или молочницу, занимался тем, что, выслушивая своих генералов, вонзал тоненькую шпажку в неразрезанный арбуз. Генералы, советники, давно привыкшие к экстравагантной манере проведения его величеством военных совещаний, требовавших выработки самых животрепещущих решений по вопросам политики неотлагательным и наинужнейшим, знали между тем, что король, хоть и успевает ласкать девчонку, но внимает им.
- Шлиппенбах, - вдруг резко и неожиданно заговорил король, - я с горстью гренадеров и мушкетеров, - перешел он на визгливый крик, не прекращая, между прочим, ласкать ножонку девки поверх довольно грязного чулка, - разбил саксонцев и этих русских олухов при Нарве, но объясните, молю вас, как вам-то не удалось отбиться от этой сволочи при Эрестфере? Вы... не швед? Тогда я заменю вас каким-нибудь русским, каким-нибудь "Нарышкин" или, не выговорить, "Ромоданов"...
Шлиппенбах, мотая треуголкой у колен, смущенно говорил:
- У Шереметева в людях было такое превосходство, втрое, нет, вчетверо...
- Да ведь у них и страна едва ли не такое превосходство имеет в людях! - визгливо закричал монарх. - Что ж, нам на обстоятельства такие теперь смотреть? Рим, столетиями справлявшийся со всякой варварской сволочью, не пенял на то, что их мало!
Стальная шпажка вонзилась в тугую кожу зрелого плода, и Карл был в душе доволен тем, что он так здорово умеет бросать этот миниатюрный клинок, который, скажем честно, напоминал ему его королевский скипетр, пронизывающий державу-земной шар. Впрочем, его сегодня занимало не поражение Шлиппенбаха. Оно могло явиться вполне случайным, ведь так же было и под Нарвой, когда передовой отряд русских...
Нет, в это время, в начале 1702 года, когда он получал известия из России от своих агентов, скрывавшихся в Москве под видом виноторговцев, аптекарей, продавцов духов, помад для щеголей и дам, Карл Двенадцатый был озабочен совсем другим. Не какая-то победа русских в Ливонии смущала его. Нет, совсем другое. Через своих осведомителей он узнавал, что взамен разбитой под Нарвой армии, взамен исхищенной его военной мощью артиллерии московитов в самом скором времени явилась другая армия, другая артиллерия. Тысячи портных работают над пошивом одежды на это войско, на заводах русских уже шлифуются стволы фузей, пистолей, дуппельгаков, мушкетонов. Шпажные мастера оттачивают клинки шпаг, багинетов, палашей, а заводы пороховые приумножаются, изготовляя так много зелья, что его хватило бы на две большие войны. Но самое главное, что его, Карла, там, в России, предали, что его агент, майор Шенберг, либо сошел с ума и сам не ведает, что творит, либо готовит для шведов какую-то приятную неожиданность, вроде того, что они, вступив в Москву, получат и новые пушки, и новые фузеи, и новых, готовых к сражениям с Августом, солдат.
- Август дерьмо! Дерьмо! - вдруг прокричал Карл, уже не слушая никого и повинуясь лишь ходу своих мыслей. - Мы его разбили возле Риги... но, господа, господа, я не понимаю, что происходит там, в России...
Генералы и советники молчали. Многие из них так же, как и бояре Москвы, знали, что Россией правит не настоящий царь Петр, спрятанный в каком-то замке, а швед, агент короля, сумевший втянуть Россию в неудачную для неё войну. При всем при том Карл Двенадцатый догадывался, что большинству генералов и приближенных известно о Лже-Петре, и радости от этого он не получал: конечно, с одной стороны, выходило, что такой грандиозный по остроумию и дерзости план мог родиться только в недрах королевских покоев. С другой, при наличии Лже-Петра скрадывалась часть его, Карла, военной победы под Нарвой. Узнай об этой проделке Европа, Карла тут же обвинили бы в мошенничестве, и престиж его короны несомненно бы упал. К тому же получалось, что майор Шенберг выходил на поверку предателем и отщепенцем, и нужно было срочно прояснять ситуацию.
