— Может быть их изъяли, когда он получил назначение? — ее клонило в сон, а вот у него только появились новые силы для расследования. — Я прикажу постелить Вам в той комнате, где Вы гостили. Сможем продолжить утром.

— Да-да…

Утром обнаружил себя полулежащим за столом, но даже после короткого сна решение не нашлось. Он рысцой спустился на второй этаж, где, как он помнил по прошлому своему гостеванию в этом доме, был умывальник. Из зеркала смотрел растрепанный, красноглазый страшный человек. Еще и дурнопахнущий, как удалось установить.

Он воровато покинул ее дом, чтобы успеть еще заехать домой переодеться, и посетить множество мест, где его так же разочаровали. К обеду вновь стучался в резную дверь, лишь краем сознания отмечая, насколько непристойно все происходящее. Все же так и придется жениться.

Она грустно посмотрела и очевидное переспрашивать не стала. Но предложила не лучшее.

— Может быть больницы объехать?

— Нет его нигде. Ни его, ни Репина. — он в сердцах стукнул по столу. — И на что была эта скрытность?

Она оглядела схему и глухо спросила.

— Как думаете, они живы?

Вероятность смерти сразу двоих невелика. Даже если бы они запутались в чем-то, то убирали бы их по очереди, а ежели вместе — то прикрыли бы несчастным случаем, но о пожарах и кораблекрушениях донесений не поступало.

— Не волнуйтесь, Ваше Сиятельство. — только ее истерики сейчас не хватает.

Он нервно прошелся по комнате, встал у окна, чтобы окинуть стену взглядом и вновь не нащупал догадку, которая звала, кричала.

— И что подсказывает Ваша интуиция, Ксения Александровна?

Все же насчет Ходынки она подсказала хорошо, а сам граф искренне верил в благоволение Господне при гиблых делах, если Ксения рядом.

— Наша интуиция рекомендует встряхнуть наших зоофилов.

— Кого? — он ослышался же, верно?

— Поклонников той козочки.

Место встречи с итальянским посланником обсуждали дольше, чем готовились к нему.

— Я бы и дома справилась. — ворчала Ксения, проходя сквозь хрустально-дубовые двери Кюба.

Тюхтяев устроился в шести столиках от парочки и на всякий случай загородился газетой. Хотя кто бы на него смотрел! Итальянец привычно обнял молодую графиню, облобызал ручку и принялся обхаживать.

Ксения тоже не замирала мраморной статуей, строила глазки, целый спектакль устроила из поедания яблока, успокаивающе гладила по руке возмущенного средиземноморца. Негромко что-то сказала, от чего ее собеседник сразу сник. И тут госпожа графиня включила полный поток драматизма, то прижимая руки в груди, то опуская скорбный взгляд. Переигрывает, сам Тюхтяев в такое бы не поверил. А этому хоть бы что — придвинулся поближе и нарушил границы деликатности, обнимая ее за… Да даже не за плечи! Отчего-то статский советник почувствовал раздражение. Ксения осторожно сменила позу, чтобы хоть слегка высвободиться из недопустимых объятий. Руки бы сломать макароннику.

Графиня покосилась на Тюхтяева, подмигнула и продолжила спектакль. Эх, если бы зимой согласилась сотрудничать, устраивали бы такие вылазки чаще. Но отчего-то эта мысль уже не казалась столь привлекательной. Мерзавец, да он же ее облапывает!

А та только кротко вздыхает и о чем-то воркует. Тут незадачливый поклонник (чтоб ему одни козы в постели попадались!) обыскал карманы уже не столь уверенными движениями — они же оба напились вдрызг — подобрал салфетку, что-то нацарапал и передал спутнице.

Он решился на что-то и нацарапал несколько слов на салфетке. Та расцвела в улыбке и поднялась уйти. Напоследок склонилась к нему лицом и грудью — да это уже соблазнение — чмокнула в лысеющее темечко и упорхнула. Тюхтяев положил на поднос деньги, отсчитал положенные четверть минуты и неспешно устремился на выход. Графиня нашлась в нише за колоннадой холла и сияла, как агент-первогодка после первой успешной операции. Вот как такую отчитывать, когда она смотрит с восторгом и азартом?

— А я ведь приглашал Вас для участия именно в таких авантюрах. — покосился на соседний зал. — Вы же созданы для приключений.

— Ни одна печень не выдержит такой нагрузки, Михаил Борисович. — она забралась в экипаж и из складок одежды не стесняясь извлекла лоскут белоснежного крахмального полотна с корявым «08/18 Paese Chepetovka».

— И? — с неудовольствием вопрошала женщина. Небось рассчитывала, что тут карта окажется с крестиком и надписью «Граф Татищев здесь».

— Шепетовка? — переспросил Тюхтяев. — Так там же в августе как раз преставился Лобанов-Ростовский, Алексей Борисович.

Она с непониманием смотрела. Неужели настолько невежественна? При ее-то кругозоре?

— Покойный министр иностранных дел. — его же все, абсолютно все знали.

Раздраженно дернула плечом. Вот и правильно, нечего женщинам в политических играх делать.

— И как же они все связаны? То есть знакомы по службе, это понятно, но дальше-то что? — продолжала рассуждать графиня, распространяя аромат крепкого вина. Они же почти наравне пили, так отчего же эта женщина сохраняет иллюзию трезвости, а итальянца небось спящим в посольство доставят?

— А вот это теперь может рассказать только господин граф. — теперь нужно все обдумать, при этом не вспоминая, что это, может быть, уже поздно.

— Хорошо, а где покойник жил здесь? — она не унималась.

Тюхтяев на минутку задумался, вспоминая свою картотеку.

— Вроде бы на Большой Морской у него дом был. Удобно — на одной улице с министерством. Своей семьи Алексей Борисович не оставил, так что все перешло племянникам.

Добрались до странного домика в Климовом переулке. Тюхтяев уже привык к его необычной архитектуре, да и прожитые здесь дни вспоминал с теплым чувством. Тогда злился на собственную беспомощность, смущался, не оценил прелести совместного проживания. А теперь бы иначе провел время.

Но удивительная она женщина! Чем дальше, тем больше понимал он молодого графа Татищева, готового пойти на конфликт с отцом ради нее. И распутницей явно не была — все эти шуточки ее из разряда полудетского эпатажа, но и поведением очень странное. Вот сейчас продолжает разговор, оставив распахнутыми все двери, так что он мог слышать плеск воды в ванной комнате. И надо бы сосредоточиться на деле, но перед глазами почему-то обнаженное тело в мокрой рубашке и влажные каштановые пряди, прилипшие к этой лебяжьей шее.

— Михаил Борисович, а господин Лобанов чем занимался? — она свесилась через перила своей опочивальни. Тоже странное решение — ну кто свои покои размещает под самой крышей? И вот сейчас полотенце, тюрбаном намотанное на голове, скользнуло в пролет и волосы рассыпались по плечам. Домашняя такая. Он отвел взгляд, хотя посмотреть хотелось.

— Дипломатией, Ксения Александровна. И весьма в этом преуспевал, осмелюсь заметить.

— И все? — она чем-то гремела, что-то роняла, бормотала явно не самые благопристойные вещи. Язык, конечно — оторвать и выбросить.

— Книги писал исторические. Эпохой Павла Петровича очень увлекался. И еще генеалогией интересовался. Ему от князя Петра Владимировича Долгорукова архив уникальный перепал. Очень уж интересные мысли о законности рождений там были. — он с удовольствием вспомнил и случайные встречи, и массу историй, ходивших по обеим столицам. — Князь был тот еще затейник, очень язвительный и остроумный. Накопил много информации о том, чьи жены от кого наследников рожали и посему выходили вещи прелюбопытнейшие.

— И с таким багажом своей смертью умер? — изумилась женщина. Удивительная логика.

— Да, а архив его выкупил агент Третьего отделения и передал Императору. Я тогда только служить начинал — очень изящная история получилась. Так все и затихло.

Эта история стала легендой в их стенах, и каждому хотелось провернуть подобное. Ох, и наломали дров в те годы, геройствуя понапрасну!

Наконец она привела себя в порядок и спустилась — в темно-зеленом платье, с простой прической, чуть раскрасневшимся от воды лицом. Не откладывая глупостей в долгий ящик заявила: