Шиповки лежат на земле, Софи их сбросила. Она смотрит перед собой и вздыхает:

– Обидно. Думала, в них мне наконец-то повезет.

Похоже, эти кроссовки Софи дала мать или кто-то другой из родственников, потому что в свое время они кому-то принесли удачу.

Семья Софи сидит на траве, и я присматриваюсь к шиповкам. Вытертые, старые, изношенные – раньше они были желто-голубыми.

А еще они… неправильные.

Софи заслуживает большего, чем рваные кеды.

– Куда это ты пропал?

– Да я занят был…

Мы с Одри сидим на крыльце, попиваем какую-то дешевую малоградусную бурду. В общем, как всегда. Швейцар выходит – тоже хочет выпить. Но я его только похлопываю по шее.

– Тебе больше карт по почте не присылали?

Одри, конечно, в курсе, что никуда я бубновый туз не выкинул. Эта карта дороже любых брильянтов. А бриллианты ведь никто в здравом уме не выкинет? Они ценные, их беречь надо. Ну а моя карта еще ценнее.

«Милла, – думаю я. – Софи. Женщина с Эдгар-стрит. И ее дочка, Анжелина».

– Да нет, – говорю вслух. – Я пока с этой не разобрался.

– Как думаешь, еще пришлют?

Я задумываюсь: хочется ли мне, чтобы прислали еще одну карту?

– Там и с первой-то очень непросто, – наконец отвечаю я, и мы отхлебываем из бутылок.

К Милле я захожу регулярно. Она показывает мне фотографии, я читаю вслух «Грозовой перевал». Кстати, книга мне даже начала нравиться. Торт мы съели несколько дней назад – и слава богу.

Пожилая леди все так же любезна. Руки у нее трясутся, и память подводит, но она по-прежнему мила со мной.

На следующих выходных Софи проигрывает еще в одном забеге – на этот раз на восемьсот метров. А все эти старые заплатанные шиповки – ей в них неудобно! Софи нужно что-то получше, я же видел ее по утрам. Вот тогда она взаправду бежит. Бежит, ни о чем не думая, и выкладывается по полной.

Ранним субботним утром я прихожу к дому Софи и стучусь в дверь. Открывает ее отец.

– Здравствуйте…

Я нервничаю, словно явился спросить, могу ли встречаться с его дочерью. В руках у меня коробка для обуви, отец Софи смотрит на нее. Я быстро протягиваю коробку и говорю:

– Доставка для вашей дочери. Надеюсь, они подойдут по размеру.

Коробка переходит из моих рук в его, и на лице моего собеседника проступает некоторая растерянность.

– Просто скажите Софи, что пришел парень и принес ей новые кроссовки.

Отец девушки смотрит на меня как на обкуренного:

– Ну… ладно.

И изо всех сил старается не прыснуть со смеху:

– Так и скажу.

– Большое спасибо.

Я разворачиваюсь и иду, но его голос заставляет меня остановиться.

– Эй, послушайте, – окликает меня отец Софи.

– Да, сэр?

С озадаченным выражением лица он взвешивает на руках коробку – и выдвигает ее вперед, как предлог для беседы.

– Я знаю, – спокойно говорю я.

Коробка пуста.

Побриться я не успел, да и вообще выгляжу – краше в гроб кладут. Смена окончилась в шесть утра, я оставил такси на стоянке и сразу пошел сначала к дому Софи, а потом на стадион. На завтрак у меня были хот-дог и кофе.

Объявляют забег на полторы тысячи метров. Софи выходит босиком.

И я улыбаюсь: действительно, получились «босоногие кроссовки».

– Пожалуйста, пусть ей никто не наступит на ногу, – говорю я вслух.

Через несколько минут к ограждению подходит ее отец. Забег начинается.

Придурочный папаша победившей в тот раз девушки начинает орать как потерпевший.

Софи спотыкается и падает сразу после первого круга.

До того как упасть, она была с четырьмя другими девушками в группе лидеров, – остальные участники растянулись метров на двадцать пять. Софи поднимается на нош, и я тут же вспоминаю эпизод из фильма «Огненные колесницы», когда Эрик Лиддел падает, но потом все равно всех обгоняет и приходит к финишу первым.

Остаются еще два круга, Софи прилично отстает.

И вот она догоняет группу лидеров. Двоих обходит легко, потому что бежит как утром. В ней нет напряжения, только радость жизни и абсолютное чувство свободы. Не хватает лишь красных спортивных трусов и толстовки. Босые ноги несут ее легко-легко, и вот она обходит третью бегунью. И оказывается бок о бок со своей давней соперницей. Софи обгоняет ее и удерживает лидерство. Впереди еще двести метров.

«Она бежит прямо как утром», – думаю я, а люди оборачиваются и смотрят ей вслед.

Многие видели, как Софи упала, поднялась и побежала дальше. И вот теперь люди наблюдают за ней, а Софи – впереди всех, она летит к финишу. Такого здесь еще не видели. Метание диска приостановилось, прыжки в высоту тоже. Вокруг притихли и смотрят. Весь стадион следит за девушкой с солнечными волосами и сладким, будто клубника, голосом, как она тяжело дышит и летит, летит к финишу.

Ее догоняет соперница.

Хочет вырваться вперед.

Колени Софи в крови, ободрались во время падения, и ступни наверняка исколоты, но так надо. Последние сто метров оборачиваются для девушки сущей пыткой. Я вижу боль на искаженном лице, ступни кровят. Она бежит по сухому лысеющему травяному полю и почти улыбается – от боли. И от восторга. Софи – сама по себе, ей дела нет ни до кого другого.

Она бежит босиком.

И она – воплощенная радость жизни. Такого я еще не видел.

Девушки финишируют.

Та, другая, выиграла.

Все как всегда.

Софи пересекает финишную черту и падает на землю. Перекатывается на спину и смотрит вверх, в небо. У нее болят руки, ноги и сердце. Но на лице – то же чудесное выражение, что и утром. И она, я полагаю, думает: «Вот оно. Пять тридцать утра».

Отец Софи аплодирует, как всегда, только в этот раз не он один. К нему присоединяется отец выигравшей девушки:

– Черт, вот это да! Замечательная у вас дочка, сэр! Отец Софи вежливо и скромно кивает.

– Спасибо. У вас тоже, сэр, – говорит он.

Я выкидываю в урну пластиковый стаканчик из-под кофе, обертку от хот-дога и собираюсь идти домой. Естественно, пальцы все в кетчупе.

Потом слышу у себя за спиной звук ее шагов, но не оборачиваюсь. Хочу услышать голос.

– Эд?

Боже, этот голос ни с чем нельзя перепутать.

Я поворачиваюсь и улыбаюсь девушке, у которой в крови колени и ступни. С левой коленки струйка криво стекает до голени.

Я показываю на нее и говорю:

– Хорошо бы перевязку сделать и все такое.

– Да, обязательно, – отвечает она спокойно.

Между нами повисает неловкое молчание. Я понимаю: мне здесь больше делать нечего. Ее волосы распущены. И прекрасны. А в глазах можно утонуть и не пожалеть об этом. А губы ее раскрываются, и она говорит мне:

– Я просто хотела сказать спасибо.

– За то, что ступни исколола и коленки разбила?

– Нет. – Она не ведется на мою шутку. – Я хотела поблагодарить тебя, Эд. Спасибо.

Приходится сдаться:

– Ну… пожалуйста.

Мой голос похож на скрип гравия – не то что у нее.

А когда я делаю шаг вперед, то понимаю: Софи больше не наклоняет голову и не смотрит в землю. Она поднимает глаза и даже не стесняется.

– Ты красавица, Софи, – говорю я. – Ты знаешь об этом?

Ее лицо заливает легкий румянец, но Софи не возражает.

– Я увижу тебя снова? – спрашивает она.

По правде говоря, я думаю, что не раз придется пожалеть о словах, которые я произношу в ответ:

– Но не в пять тридцать утра, только не это!

Она заводит ногу за ногу и легонько поворачивается, посмеиваясь про себя.

Я уже собираюсь уходить, как вдруг она говорит:

– Эд?

– Да, Софи.

Она явно не ожидает, что я знаю ее имя, но все равно спрашивает:

– Ты случайно не святой?

Внутри меня все сотрясается от смеха.

Я? Святой? Ну-ка, перечислим мои ипостаси: таксист, местный бездельник, эталон посредственности, никудышный любовник, неудачливый игрок в карты.