Мужчина поморщился, небрежно махнув рукой:
— Э-э, суть не в этом! Вы офицер?
— Да.
— Я могу говорить с вами серьезно, как с лицом ответственным за часть?
— Да.
— Вот и отлично! — оживился он. — Я могу вам помочь. Но давайте заранее условимся: независимо от исхода разговора расстаться мы должны так же свободно, как и встретились… Понимаете меня?
Я поглядел на товарищей. Семенов утвердительно кивнул головой. Рогалев сказал:
— Ладно, по рукам.
— Я уполномоченный Центральной рады Украины, — представился незнакомец. — У нас есть сведения, что вы стремитесь вывезти отсюда прекрасную фронтовую часть. Ваши люди и аэропланы были бы очень полезны для самостийной возрождающейся Украины…
— Эх-ма!.. — неожиданно вырвалось у Рогалева.
Уполномоченный Центральной рады с улыбкой взглянул на него и продолжал:
— Прошу учесть, в России сейчас нет твердой власти, анархия, междоусобица. И голод. А мы дадим вам все: новое обмундирование, отличный рацион, прекрасные помещения… — Он повернулся ко мне: — Господин Спатарель, вы получите чин капитана не позже чем через три дня. И вы, господин офицер, рассчитывайте на повышение, — обратился он к Семенову.
Семенов побагровел:
— Я уже штабс-капитан, бывший… Так что тоже, пожалуй, буду произведен в капитаны?
— Да! — уверенно ответил уполномоченный, откинувшись на спинку стула.
— Значит, думаете въехать в Киев на немцах? — спросил Семенов.
— Видите ли, — уполномоченный даже глазом не моргнул, — в настоящий момент это не важно…
— Благодарю покорно! — Петр Александрович Семенов даже со стула вскочил. — От немцев звездочек не принимаю!
— Господа, вы меня неверно поняли, — развел руками уполномоченный.
— Садитесь, Петр Александрович! — сказал я, желая выяснить одну немаловажную подробность. — Скажите, господин уполномоченный, если мы примем ваше предложение и перейдем на службу к Центральной раде, что вы сейчас обещаете сделать?
Мельком я увидел удивленные глаза Рогалева. Солидный человек в бекеше тут же ответил:
— Переведем ваш состав в надежное тихое место, обеспечим всем необходимым. А дня через три торжественно, по-братски примем в Киеве…
— А где же вы достанете паровоз? — спросил я.
— Это не ваша забота, — добродушно улыбнулся уполномоченный и взглянул на часы, висевшие над столом дежурного по станции. — Через полтора часа паровоз прибудет и доставит вас куда надо…
Все ясно: руководители железной дороги, украинские националисты, саботируют наш выезд…
Я встал, за мною Рогалев и Семенов. Говорю:
— Мы твердо решили добираться в Советскую Россию.
Уполномоченный тоже поднялся из-за стола. Холеное лицо его стало холодным.
— Смотрите, далеко ли уедете?.. Вас по дороге могут встретить. И тогда уж разговор будет другой. — Заключил сухо: — Не пришлось бы глубоко раскаиваться…
— Уже раскаиваюсь, гнида! — в сердцах выпалил Рогалев. — Сейчас бы шлепнул тебя, да жаль, слово дали!
Мы быстро пошли к эшелону. На ходу Семенов бросил:
— Иван Константинович! Промедление сейчас смерти подобно.
— Петр Александрович! Прошу передать по всем вагонам: быть в готовности к немедленному выезду. Никому никуда не уходить. Сами возвращайтесь ко мне — пойдем силой добывать паровоз.
— Понял! — радостно откликнулся Семенов и быстро зашагал к последнему вагону.
— Вас, Рогалев, прошу, подберите несколько крепких ребят из большевиков и сочувствующих. Возьмите винтовки.
— Слушаюсь! — козырнул Рогалев.
Вскоре Семенов и Рогалев вернулись. С ними пришли Крживицкий и еще несколько солдат с винтовками.
— Только что узнал, — взволнованно докладывает Семенов, — немцы уже в сорока километрах от Киева.
С оружием в руках врываемся к начальнику станции Дарница.
— Нам нужен паровоз, — спокойно требую я.
— И не позже чем через полтора часа! — угрожающе добавляет Рогалев.
Вижу, как меняется в лице начальник станции.
— Я не могу… Надо согласовать с управлением по телефону… — еле шевелит он трясущимися губами.
Рогалев поторапливает:
— Твоих киевских начальников мы не достанем, а ты здесь, рядом, и пока живой…
Начальник станции звонит при нас, несколько раз повторяя: — Состав третьей категории… Да, да, именно третьей.
Видимо, это означает, что в составе ничего ценного нет. Наконец разрешение получено. Сопровождаемый нами начальник находит машиниста и помощника. Они приписаны к депо Ромодан и лично заинтересованы в том, чтобы скорее выехать домой, в нужном нам направлении.
Посылаю Семенова в эшелон с приказом: приготовиться к отъезду. Установить ручные пулеметы на платформы с самолетами, на тормозную площадку замыкающего вагона и по обе стороны каждой теплушки.
С Рогалевым и другими товарищами иду к паровозу. Он из серии «Щ». Железнодорожники попросту называют его «щука». Восемь лет назад я работал на таком же локомотиве помощником машиниста. Если потребуется, то сам сумею его повести.
Нам повезло: наш эшелон оказался не в гуще составов, а на последнем пути. Иначе пришлось бы долго маневрировать для того, чтобы выбраться со станции. Возможно, мы и не успели бы этого сделать…
Когда все было готово к отъезду и я отдавал последние распоряжения, ко мне вдруг подбежали мужчина и женщина.
Он — стройный, круглолицый, в ладно сшитой офицерской шинели и в фуражке с авиационной эмблемой вместо кокарды. Она — невысокая, миловидная, со знаком Красного Креста на платке и рукаве пальто.
Мужчина по-военному вытянулся и прерывистым после быстрого бега голосом заговорил:
— Товарищ… начальник! Ваш авиационный… эшелон… уходит отсюда… Возьмите нас с собой… Военный летчик… прапорщик Карл Скаубит и…
— Его жена, военная сестра милосердия, Мария Ивановна Скаубит… — добавила маленькая женщина.
— Не можем мы оставаться здесь, — продолжал он с заметным латышским акцентом. — Хотим воевать за Советскую Россию, за революцию!
— Ну что ж, друзьям мы всегда рады, — ответил я. — Прошу садиться в вагон. — И, обращаясь к Семенову, сказал: — Петр Александрович, проводите, пожалуйста, новеньких в наш вагон.
Мы с пулеметчиком поднимаемся в будку. Я решил ехать на паровозе, чтобы проверить, как поведут себя машинист и его помощник. В такой обстановке полностью доверять им было опасно. Кроме того, около двухсот километров нам предстояло проехать через районы, где действовали гайдамаки и другие бандиты. Да и тот самый уполномоченный Рады мог отомстить нам.
Машинист переводит реверс на передний ход. Раздается пронзительный паровозный свисток. Простучав буферами от первого вагона до последнего, эшелон трогается в путь. Я не знал тогда, что этот путь растянется на три суровых военных года.
Через два дня после нашего отъезда из Дарницы Киев захватили немцы.
Родился я в бедной крестьянской семье. Наш дом в предместье Кишинева находился неподалеку от товарной станции. И поэтому в детстве самое сильное впечатление производили на меня поезда. В моей мальчишеской голове прочно застряла мысль стать машинистом. Когда я робко поведал о своей заветной мечте отцу, он погладил меня по голове и задумчиво сказал:
— Что ты, сынку! Для этого долго учиться надо, а значит, — много денег иметь…
Жили мы в мазанке с камышовой крышей и глинобитным полом. Земли своей у нас не было, арендовали у помещика. Восьмилетним мальчиком я вместе со взрослыми полол сапкой кукурузу. В двенадцать годков стал поденщиком на кирпичном заводе. Мать болела, но отец не мог ей помочь: не было денег на врачей и лекарства.
Мне так хотелось попасть на паровоз! Я так старательно учился, что закончил церковноприходскую школу на круглые пятерки. И тогда отцовское сердце не выдержало: устроил меня в ремесленное училище, где готовили рабочих разных специальностей, в том числе и для железной дороги.
Никогда не забуду октябрь 1905 года. На всех заборах висел царский манифест о дарований народу «свободы». В городе начались демонстрации. Я сам в них участвовал с ребятами из ремесленного. Мне исполнилось шестнадцать, кое-что я уже понимал, чувствовал необходимость перемен к лучшему. И вдруг такая радость. Значит, теперь все будет по-другому… Я оживленно говорил отцу:
