Как хорошо, нужно, пользительно при сознании всех появляющихся желаний спрашивать себя: чьё это желание: Толстого или моё. Толстой хочет осудить, думать недоброе об NN, а я не хочу. И если только я вспомнил это, вспомнил, что Толстой не я, то вопрос решается бесповоротно. Толстой боится болезни, осуждения и сотни и тысячи мелочей, которые так или иначе действуют на него. Только стоит спросить себя: а я что? И всё кончено, и Толстой молчит. Тебе, Толстому, хочется или не хочется того или этого – это твоё дело. Исполнить же то, чего ты хочешь, признать справедливость, законность твоих желаний, это – моё дело. И ты ведь знаешь, что ты и должен, и не можешь не слушаться меня, и что в послушании мне твоё благо.

(…)

Я, Я, только и есть Я, а он, Толстой, мечта, и гадкая, и глупая. [29]

…Стал думать кое о чём тяжёлом, и вдруг мне ясно стало, что то, что тяжело, может быть тяжело для Толстого, но для меня нет и не может быть ничего тяжёлого, трудного, для меня, для моего настоящего Я, всё легко, всё благо.

…Это всё разрешает… (…) …Спроси только у Него, у Я. Он бесповоротно решает, и решения его всегда таковы, что от исполнения их всегда хорошо, радостно. Радостное состояние это ясного раздвоения на два существа: одного жалкого, гадкого, подлого, и другого всемогущего, чистого, святого сделалось со мною (…). Если что представляется запутанным, трудным (…), стоит только ясно разделить эти два, живущие в одном, существа, и всё сейчас же станет легко и просто. [30]

Мне помогает одно: отделение, в (…) минуты упадка, своего истинного, вечного, духовного я от ложного, временного, животного. Я физически трясу головой, чтоб разделить этих слипшихся я и не только не дать животному властвовать над духовным, но, напротив, покорить его под ноги. [31]

…То, что поддерживает в трудные минуты жизни – вера в жизнь вечную, крошечную часть которой составляет эта жизнь, важная только тем, чтобы в ней не изменить познанной нами воле божьей. [32]

Всё чаще и чаще наступают времена, когда ничего не хочется в этом мире для себя и когда совсем ясно видишь (чувствуешь), что ты не то сложное телесное существо со всеми своими воспоминаниями, привычками, страстями, а что ты та духовная сущность, которая заперта в этот со всех сторон окрашенный твоими наклонностями, привычками, страстями фонарь; и что ты не можешь ничего видеть, понимать иначе, как через этот фонарь, и что ты и фонарь – две вещи разные; и что скучно смотреть через этот, тобой же разрисованный, всё тот же фонарь и хочется смотреть в себя, или подняться выше и смотреть через окрашенные стенки туда, где нет преград и лишений. Хочется только помнить бога, быть с ним, и не хочется действовать.

(…)

Если нет энергии внешней деятельности, то есть большое, давно, да и никогда не испытанное прежде спокойствие, отсутствие осуждения и раздражения против людей.

Если не смотришь на мир через надоевшие свои рисунки стёкол, то больше занят разжиганием огня, света, который горит в фонаре. А то смотреть через стёкла на мир – это сновидения действительности, а смотреть на одни стёкла – это сновидения во сне.

Как бы хорошо было для всех, если бы все не думали о последствиях своих дел перед людьми в этом мире, а только о последствиях их перед богом в том. Как бы всем хорошо было. [33]

…Одно из главных, если не главное, сознание, из которого вытекают высшие нравственные состояния, это – сознание своей духовности, божественности, вследствие которой в той мере, в которой сознаёшь её, нельзя ни хитрить, ни скрывать, ни бояться, ни – главное – нельзя не любить кого бы то ни было. – Как практическое правило я применяю его к себе так: как только чего-нибудь страшно, на что-нибудь досадуешь, чего-нибудь хочется, кого-нибудь не любишь, главное, чего-нибудь боишься, вспомни, кто ты, пойми, что ты – свободное всемогущее существо, и всё проходит. Становится ясно, что если чего боишься, желаешь и не можешь, то препятствие в тебе. И как только поймёшь это – сейчас свобода и всемогущество. Всякое неудовлетворение это – только сошествие с истинного пути: бьёшься о стены, прёшь туда, куда не надо. Опомнишься, станешь на путь, и опять со всеми, со Всем, с Богом. – Хорошо. [34]

Если ты чего-нибудь желаешь, чего-нибудь боишься, то это значит, что ты не веруешь в того Бога любви, который есть в тебе. Если бы ты верил в него, то ничего не мог бы желать или бояться, потому что все желания того Бога, который живёт в тебе, всегда исполнятся, потому что Бог всемогущ, и ничего не боялся бы, потому что для Бога ничто не страшно. [35]

…Если бы мы были тем, чем мы хотим быть – христианами, исполняющими главный закон Его, отречения от себя, кто же бы сердился и раздражался в нас. Его нельзя в нас обидеть. Он сам стоял и постоит за себя. [36]

Сущность религиозного сознания в том, что человек перестаёт сознавать себя царём, купцом, отцом, мужем, а сознаёт себя той математической точкой в пространстве и времени, которая имеет смысл только в этой точке, в нематериальном сознании, цель, задача которой одна: исполнить то, что должно. [37]

Еду верхом в глуши и вижу в чаще какие-то созревшие ягоды. И подумал. Никто не увидит этих ягод, никому они не нужны, и им никто не нужен, а они неукоснительно, вовсю делают не своё дело, а то, какое им предназначено, исполняя волю Того «Я», которое в виде отдельного существа живёт в этом растении. [38]

Сущность учения Христа в том, чтобы человек узнал, кто он, чтобы он, как птица, не пользующаяся своими крыльями, бедствующая по зиме, понял, что он не смертное животное, зависящее от условий мира, а как птица, понявшая, что у неё есть крылья и поверившая в них, понял бы, что он, сам он, никогда не рождался и не умирал, а всегда есть и проходит в этом мире только одну из бесчисленных форм жизни для исполнения воли того, кто послал его в эту жизнь. [39]

Если мы сравним свои телесные силы с вещественными силами мира, то мы – ничто. Но если мы посмотрим на свою душу, на своё духовное «я», в котором живёт дух Божий, то мы поймём, что мы не ничто, а то, выше чего мы ничего не можем себе представить. [40]

Как только ты видишь в себе материальное явление, так ты ничто, потому что ты часть бесконечной материи в бесконечном пространстве и времени. Для того, чтобы ты был что-нибудь, тебе надо быть чем-нибудь нематериальным: духовным существом. Но и духовное существо твоё ограничено и составляет как бы ничто в сравнении с ∞, бесконечностью разума, бесконечной любовью. Чтобы быть чем-нибудь, тебе надо быть орудием, органом Сущего, его дифференциалом. [41]

Сначала кажется, что я – материальное (я принимаю свои пределы за себя), потом кажется, что я – что-то духовное, т. е. что-то, как материалисты говорят, что-то из тонкой материи, отдельное. Потом сознаёшь, что ни материального, ни духовного нет, а есть только прохождение через пределы вечного, бесконечного, которое есть Всё само в себе и ничто (Нирвана) в сравнении с личностью.

(…) Живя с сознанием телесности, человек – эгоист, борец за свои радости; живя с сознанием духовного существа, он – гордец, славолюбец; живя в сознании своего участничества в Божестве, он делает то, чего хочет и что делает Бог – блага всем. [42]

Как огонь уничтожает свечу, так добро уничтожает личную жизнь.

Как тает воск от лица огня, так сознание личной жизни уничтожается участием в добре. [43]

Личность – моё «я» должно быть орудием служения. И это можно. Когда же употребляешь это орудие, то является вопрос, кто тот, кто употребляет его? Это тот, кто не есть орудие, кто не материален, кто вне пределов – Бог во мне. Только начни заниматься орудием: чистить, украшать, беречь его, и нет жизни, и подвержен всем мучениям. Только кто употребляет его, живёт и растёт.

(…)

Признание работника, работающего орудием, есть признание Бога. [44]

То, что делаешь для себя или для людей с определённой целью, всегда слабо, и результаты гадательны. То же, что делаешь для души без видимой желательной цели, всегда непреодолимо могущественно и ведёт прямо к своей цели, потому что то, что ты делаешь для души, делаешь уже не ты, а дух, живущий в тебе. [45]