В Берлине выборы демократические — это хорошо. Что-то будет? Что-то будет? Жаль, что Франкфурт так ослаб, — бог знает, не виноваты ли в этом отчасти сами они, как говорят справедливо, [118][119][120][121][122]
кажется, — Bassermann и другие, которым помешали действовать решительно по случаю смерти R. Вішп’а и смятений в начале ноября в Берлине. Кажется, если бы вступились решительно за Национальное Собрание и проч. и послал бы слева, а не справа послов в Вену, людей решительных и смелых, хотя не дерзких и не заносчивых, потребовали бы тотчас отдачи под суд Виндиш-греца и Бранденбурга и проч., то уже было бы одно что-нибудь — или да, или нет, и как теперь вышло, может, нет, то хуже теперешнего не могло выйти, а едва ли посмели бы отвечать — нет. (Писано во вторник 8, в 83/4;) — В субботу пришел от Вольфа весьма усталый, так что весь вечер проспал и у Вас. Петр, не был.
6 [февраля], воскресенье. — Ушел к Вольфу довольно рано и просидел 7 часов сряду, от ЮѴ2 до 5Ѵг. Читал все «Отеч. записки», но и остальное тоже. В «Отеч. записках» повести довольно хороши, так что это меня несколько утешило, но особенного ничего, нигде ничего особенного; в «Записках» Шатобриана тоже ничего нет особенного, но везде чрезвычайное чувство и видно, что великий человек. Вечером был у Вас. Петр., толковал все о революции у нас и проч., и проч., как и раньше; он любит заводить об этом речь, но раньше я не сочувствовал, а теперь не прочь и я. Мнение его о государе, кажется, переменилось к худшему, во всяком случае, я думаю, что и он, как я, считает его чем-то вроде Пушкина 131а- Просидел до ЮѴ2.
7 [февраля]. — Обед пробыл у Вольфа и все-таки мало изнурился; в воскресенье и теперь выпил по чашке кофе. Любинька взяла 3 р. и, кажется не отдаст, потому что забыла. Когда пришел, играл в шахматы, и проч.
8 февраля. — Утром читал и играл в шахматы, читал Росси,’ почти дочитал, Гегеля совершенно дочитал, особенного ничего не нашел. Еще акт, опишу после.
(Писано 10-го, четверг, 10 ч. вечера.) — Пришел на акт, когда Плетнев уже начал читать; начало необыкновенно глупо, необыкновенно глупо. Срезневский стал читать также хуже, чем думал я; подошел Ал. Фед., мы стали говорить с ним, как раньше с Мельниковым также говорил я и проч., и не слушал Срезневского. Хорошо, начинают читать и раздавать медали. Я был весьма весел, и когда Корелкин получил, поздравил его от души решительно. Конечно, живой радости не чувствовал, а собственно радовался как делу постороннему, не моему, не то, что если бы, напр., Вас. Петровичу что-нибудь; и зная, как приятно, как видишь участие в своей радости, даже поцеловал Корелкина в висок. Сочинение печатает на казенный счет университет. После акта я ушел искать Раева, между тем как он здесь оставался, и не видал того, как Корелкин был представлен министру, который, как нарочно, приехал в ту самую минуту, когда начал Куторга старший читать о медалях. После Раев сказал, что ужасно хвалил, сказал, что должно поддержать, и проч. Это хорошо, дай бог. Не скрою и того, что мне несколько больно, что может быть теперь он будет счи-
таться в университете первым человеком в нашем факультете, а не я. Но эта мысль у меня слаба, потому что слышал лестные отзывы о себе: во-первых, когда шел через коридор, Алексей Иванович, который встретился, сказал: «На следующий год уже вы получите». Это меня обрадовало несколько, что обо мне такого мнения. А сошел вниз — там встретил морского офицера, которым бывал раньше у Куторги. Он тоже сказал тотчас же, как увидел я его и подал ему руку: «А я ожидал услышать ваше имя». — Это меня также обрадовало, я поблагодарил его. После то же сказал Троянский. Славянский стыдил меня, что я не писал, и на другой день в университете несколько человек из нашего курса мне это говорили. Я с интересом слушал, какие-то задачи на следующий год: Куторга, о Клеоне, — тотчас у меня мысль огромного, полного сочинения, и проч., и проч. Для этого должно запяться греческим и проч. раньше, и как пришел, едва тотчас же не принялся за Фукидида, но тотчас вспомнил о своей методе, что должно читать, если можно, с переводом книгу, чтоб выучиться языку, и тотчас решил взять у Залемана, а до того времени отложить. Это меня обрадовало, что о Клеоне, т.-е. что по истории хотя лучше бы, если бы не из Афин, которые надоели мне; но решительно ниг чего, все-таки. Да кроме того и у юристов: «О налогах на промышленность до Петра» — мысль написать и то, и другое. Тотчас другая мысль — сначала одно, свое, после — если будет время — непременно и за то, только летописи и акты Архивной Комиссии и проч. — немного дела, менее чем о Клеоне. Это было бы тоже хорошо в своем роде: одному вдруг получить две медали. Оттуда к Вольфу, где читал случайно «Современник», потому что он лежал 'на конторке, и я взял его. Читал только Смесь — французскую повесть «Кризис» (что женщина хочет испытать бурную жизнь и проч.)132; мне понравилась, потому что я проникнут этою мыслью. Оттуда когда пришел, пришел Сокольский Петр Максимович из Саратова, который был и раньше, у которого был раньше и Ив. Гр., пришел и Ал. Фед. скоро, и я вышел. Когда я вышел, скоро дело приняло новый вид по причине того [123], что у Ив. Гр. вырвалось слово о том, что образованный поляк, с которым служит он, толковал ему о праве на собственность (французский вопрос, коммунизм), и что глупо говорить об этом в собраниях. Я-таки не удержался и пошел говорить, хотя думал, что Ив. Гр. слушает с нетерпением, и говорил больше часу, — по моему мнению, хорошо, только увлекся и представил дело односторонне, но вообще говорил о том, что не должно смеяться над теми, которые проповедуют новые мысли, потому только, что они увлекаются и проч., что смеяться легко и пр. Ал. Фед. поддакивал, Ив. Гр. говорил свои сомнения. Ныне за обедом спросил моего объяснения, т.-е. предложу возражение, которое пришло ему в голову, — следовательно, ън не решительно не слушал, т.-е. слушал решительно со вниманием, а не нехотя и, следовательно, проповедывание и в такой душе, как его, которая кажется мне по своей щепетильности, самонадеянности и мягкому, повидимому, деспотизму, т.-е. Stockheit [124], всего менее способна проникаться новыми мыслями, особенно сколько-нибудь противными прежним убеждениям, потому что он мнения более всякого другого будет держаться до последней крайности, — ив таком человеке проповедывание оставляет некоторые следы, и поэтому не должно безусловно молчать из опасения даром, без всякой пользы показаться смешным.
9 [февраля], среда. — От Ворониных в университет, оттуда в Пассаж, до которого шел вместе с Славинским. В «Presse» нет Шатобриана. Оттуда домой, купивши чернил у Флейшгауера, снова где прежде, в Малой Садовой. (Отдал в университете 20 коп. сер. швейцару за письмо из Аткарска и получил билет, который отдал Марье, чтоб отдала дворнику.) В A1U к Вас. Петр., у которого застал Ив. Вас., который, однако, скоро ушел; мы остались и толковали с Вас. Петр., пока [не] пришла Над. Ег. с отцом, — он дожидался ее, чтоб отдать ключ, чтобы идти к нам, после к За-леману, но пришел отец, и я ушел, он остался, а теперь сказал, что если б я посидел немного, и он мог бы уйти. Вечером во вторник вздумал (вздумал-то раньше, а теперь только хорошенько подумал и начал делать), что для Ханыкова лучше перевести из Мишле «Истории философии» эту статью о праве, чем делать конспект по самому Гегелю, и более полозины сделал 8-го и 9-го вечером.
10 [февраля],— Утром в университет не пошел, а писал сначала перевод из Мишле, а когда ушел Ив. Гр., то начал писать о воспитании и дописал теперь до того, что должен рассказывать факты, т.-е. писать историю Жозефины; это должно писать, кажется, с одного присеста, поэтому оставлю до следующего раза, когда можно будет долго писать. Всего написал около 140 строк, т.-е. 8—9 страниц «Современника» или «Отеч. записок». Дописал это уже после обеда; после дописал, когда уже смеркалось, Мишле — всего там страниц 8–8V2, у меня уписалось на іюл-листе, и ровно все решительно понял. Когда дописал, в ожидании Вас. Петр, сел за шахматы в их комнате. С час после, часов в 6, пришел Вас. Петр, и просидел до 10; я сказал, что к Залеману идти не чувствую особенной охоты — на его вопрос. Он сказал, что тоже, и остался сидеть. Хорошо. Сидели, толковали, сначала о политике, и играли в шашки; я конечно излагал свои мысли. Он сказал, можно ли брать «Debats» — «я об этом уже думал, — сказал я, — конечно, верно, можно, спрошу». — После стал говорить о тесте, который сидел вчера, о Корелкине, Клеоне; я сказал, как думал, что писать можно и написать можно хорошо и тем легче, что я сам думаю о нем так же, как Куторга, и что хочу писать, но что здесь может быть и опасность, потому что и Куторга толкует о прогрессе и реакции, о революции, партиях, демократах и проч. при этом, а у меня будет еще более. После я стал говорить (около 9) историю Благовещенского, которую рассказывал мне Ханы-ков; это, кажется, его взволновала, потому что это его история моего цинизма. Он стал говорить по этому поводу об Антоновском и говорил, я думаю, полчаса, не нехотя. В 10 ушел, и я сел писать это. Теперь подали ужин, и я иду. Завтра утром у Ал. Фед.; может быть пойду к Ханыкову, если не ворочусь с Ал. Фед. есть блины. Должно купить стальных перьев, которых не покупал с того времени, как писал программу для Срезневского, — так долго велась эта дюжина. После обеда к Вас. Петр, и верно с ним к Залемапу.
