Alle das Neigen Von Herzen zu Herzen.
Achl wie so eigen Schaffet das Schmerzen!
Но я сочувствую ей больше, чем когда-нибудь, потому что всякое несчастье, всякое горе заставляет меня более интересоваться человеком, усиливает мое расположение к нему. Если человек в радости, я радуюсь с ним. Но если он в горе, я полнее разделяю его горе, чем разделял его ‘радость, и люблю его гораздо больше.
Писано в 12 час. вечера. Пятница.
В гимназии я говорил с Тищенко, который сказал, что О. С. поехала заказывать себе черное платье и весьма грустила, много плакала это утро. Я через него передал Венедикту, чтобы он был у него в 12 часов. Мы пошли. И просидели около часу. «Венедикт Сократович, вы дитя или нет, с вами можно говорить серьезно? Вы 65'дете смеяться или перескажете не так?» — «Говорите, перескажу так». — «Я хочу быть ныне у Сокр. Евг. Будет ли О. С. дома?» (я хотел в таком случае просить ее поговорить со мною несколько минут). — «Нет. Значит и вы не будете?» — «Нет, все равно, буду. Мне бы хотелось еще кое-что вам сказать, чтобы вы передали». И я стал говорить о том, чтоб он передал О. С., что она решительно ошибалась, приписывая мой вчерашний разговор чувству ревности (эти слова я однако не высказал, потому что он не знает* кажется, о ком она грустит), приписывая мое желание заставить вчера ее говорить какому-нибудь другому чувству, кроме того, L о J котором я говорил ей — желанию облегчить несколько ее горесть, давши ей возможность высказаться, и чувству скорби о ее скорби. Я чрезвычайно расстроен ее горем. Почти как она сама. Нет, конечно, менее, чем она, но все-таки весьма расстроен, так что не мог ни вчера, ни ныне ни читать, ни писать. Когда человек в горе, он занимает меня вдвое более. Я никогда не видел ее во сне, кроме того, что раз как-то мне не спалось и *я только дремал и, конечно, думал о ней, как всегда думаю о ней. Но нынешнюю ночь я всю ночь видел ее во сне. — И т. д. О ее характере, в общих выражениях, так, чтобы она поняла их, если он будет пересказывать сколько-нибудь верно; для того, чтоб он теперь понял, я говорил-о чувстве ревности, о том, что не могу ревновать ее, потому что слишком знаю ее; о том, что я с этой стороны настолько знаю, чтоб не нуждаться в расспрашивании; о том, что я человек, который прежде всего создан быть поверенным, которому можно говорить всё; что это замечали мне люди, которые не любят меня и которых я не люблю (я горорю о Пас-халовой), которые, однако, говорили мне, что «на вас можно положиться более, чем на кого-нибудь, с вами скорее будешь высказываться, чем с кем-нибудь». Я говорил о том, что без отношений к ней никогда не уехал бы из Саратова, потому что жаль было бы покинуть маменьку, и т. д. Не знаю, как передаст он и как она примет этот мой поступок — и как она поверит тому, что я пересказывал через него, но мне стало несколько легче, когда я высказался перед ним с надеждою, что он хотя сколько-нибудь передаст ей.
После' обеда спал, потому что не шла работа на ум. Я решительно не мог работать. Проснулся в 6 почти, так что когда вошел ил двор к Васильевым, уже стояла лошадь для Сокр. Евг., и я но пошел. Отчасти не пошел и для того, чтоб успеть побывать V Шапошн. для того, чтобы выпросить маменьке березовки. Мне жаль ее, всего более жаль потому, что я покидаю ее, которая живет одним мною, покидаю для О. С., которая не чувствует ко мне никакой особой привязанности. Мне совестно перед ней, что я так мало люблю ее в сравнении с О. С., которая слишком мало любит меня.
Но все-таки в ней моя жизнь, в ней моя радость и скорбь.
Der Eichwald brauset, die Wolken ziehn,
Das Mägdlein sitzet an Ufer’s Grün,
Es bricht sich die Welle mit Macht, mit Macht,
Und sie seufzt hinaus in die finstre Nacht,
Das Auge vom Weinen getrübet:
«Das Herz ist gestorben, die Welt ist leer,
Und weiter giebt nichts dem Wunsche nach mehr.
Du Heilige, rufe dein Kind zurück,
Ich habe genossen das irdische Glück,
Ich habe gelebt und geliebet!>>
Она говорила вчера: «Теперь я желала бы умереть. Это первая потеря человека, близкого моему сердцу». —
Es rinnet der Thränen vergeblicher Lauf,
Die Klage, sie wecket die Toten nicht auf;
Doch nenne, was tröstet und heilet die Brust Nach der süssen Liebe verschwundener Lust,
Ich, die Himmlische will’s nicht versagen.
Lass rinnen der Thränen vergeblichen Lauf,
Es wecke die Klage den Toten nicht auf!
Das süsseste Glück für die traurende Brust Nach der schönen Liebe verschwundener Lust Sind der Liebe Schmerzen und Klagen [183].
О, буду плакать вместе с тобою о твоем погибшем милом, моя милая, моя милая, милая!
И я плачу в самом деле.
Писано 26 марта 11ІІ2 час. Буду короток как можно более, потому что некогда быть длинным.
Воскресенья 22 марта я дожидался с чрезвычайным нетерпением, чтобы встретить ее у Акимовых. Все-таки я не совсем рассчитывал на это, поэтому даже мало одевался. Но она была там. Наконец, танцуя кадриль, я ей говорю о моей скорби. Доказательства в тоне, каким я говорю, и на моем лице. После сидим с нею в гостиной, пока другие танцуют гросфатер. Она говорит мне, что теперь менее печальна, чем раньше, чем ныне поутру; и она была, правда, печальна, но все-таки не до такой степени, как раньше. Я почувствовал, что у меня на сердце становится легче. Она, наконец, когда подали водку, начала шалить с Пригаровским, который был подле на диване (мы сидели на креслах к зале), заставляла его пить водку и грозила, если он не будет пить, вылить ему на голову, и вылила в самом деле целую рюмку. И я начал шалить: мешал ему пить, когда подавала она, и т. д. Две рюмки розлил, наконец, унес бутылку. И продолжал шалить. Она, наконец, рассердилась, принявши это за дерзость, преднамеренную с моей стороны. Может быть я и сделал в продолжение этих шуток какую-нибудь дерзость, но не замечая сам. Когда ушли в зал, она подала руку Палимпсестову и сказала, что не хочет говорить со мною. Я несколько приставал к ней, чтоб она говорила со мною, потому что мне хотелось узнать, чем я оскорбил ее, и кроме того спросить, почему она думает, что я не могу понравиться Анне Кирилловне, и что я думаю, что понравлюсь, поэтому буду у нее» если О. С. позволит. Но она не хотела говорить и наконец (это было, когда они с Палим, шли по зале к гостиной против дверей передней) — «Вы хотите быть со мною так же дерзки, как с Наташей — с нею можно, потому что она девочка, но с собою я не позволю так обращаться, потому что я девица. Я отвечу вот чем» — и она приподняла несколько руку (т.-е. вы заставите меня ударить вас по щеке). Видя, что она решительно рассержена, я оставил ее. Но когда (тотчас после этого) стала уезжать, я на лестнице спросил, в самом ли деле я ее оскорбил.
Продолжаю писать в 9 часов, воротившись от О. С.
«Oui, je suis fächee»[184]. —«Ну, это еще ничего, не в этом дело — оскорбил ли я вас в самом деле?» — «Oui, je suis fä-сЬёе» — и она не хотела подать мне руки ни тут на прощаньи, ни после, когда стали разъезжаться (тут они поехали все вместе, я с Бусловским и Кат. Матв., после один). Это меня расстроило до крайности. Памятниками этого расстройства осталось недописанное письмо к ней и письмо к Саше, писанное во вторник, и еще то, что я не хотел ничего писать об этом в дневнике, пока дела не устроятся.
Наконец настало благовещение. Я все три ночи — на понедельник, вторник и среду — Ъе засыпал до часу, двух или более, поэтому просыпался поздно и утомленный, поэтому проспал и обедню раннюю. Прихожу к поздней в шубе, смотрю — в левом приделе назади стоит Кат. Матв. и подле нее Полина Ивановна Рыч-копа. — О. С. с первого раза я не заметил, но думал, что она должна быть тут, поэтому посмотрел еще раз — она стоит между ними, и когда я оборотился, спряталась за Полину Ивановну. О, так она перестала сердиться, потому что начинает шутить — я думал, что она серьезно и долго будет сердиться, — о, так я подойду к ним. Когда я не видел ее, я хотел подойти; когда увидел, что тут, не хотел, чтобы больше не оскорбить ее своими преследованиями, теперь увидел, что не сердится, поэтому решился подойти. — Я ушел домой, чтобы несколько одеться, потому что теперь ясно, они поедут к Патрикеевым, а Патрикеевы может быть позовут меня — воротился, стал и начал говорить с Кат. Матв., которая стояла слева. О. С. через минуту оборотилась и сказала, чтобы я не говорил. — Я отвечал, как обыкновенно, шутливо-равнодушным тоном: «Я говорю не с вами, для вас должно быть все равно». — «Да вы мне мешаете молиться, уйдите». — «Если вам неприятно, вы можете уйти, куда вам угодно» — и продолжал говорить с Кат. Матв. Она ушла и стала сзади меня, подле О. Андр., но решительна подле меня. Я продолжал говорить с Кат. Матв., которая сердилась и смеялась. О. С. начинала говорить со мною и страшно хохотала своему разговору и моим ответам; наконец она сказала: «Что вы не молитесь?» — «Если вы приказываете, буду молиться», — и несколько раз она велела мне становиться на колени, молиться в землю. В это время опустил мне ее муфту Воронов, который стоял подле — верно, по ее приказанию — я взял муфту иг* поклонившись в землю, поцеловал ее, потом поцеловал платье Kat. Матв. и сделал это несколько раз, пока взяли у меня муфту? тогда я, когда она велела мне становиться на колени, целовал платье Кат. Матв. и так шалил страшным образом во всю обедню, так что все, кто стоял кругом, смотрели на нас. Она шалила, спрятала в карман моего пальто свои ключи, перчатки, четки и т. д., наконец; что я заметил только, когда был у Кобылина, положила мне в карман папироску — где она ее взяла, бог знает. После конца обедни я спросил ее, будет ли она у Патр, вечером. Она сказала, что нет. Они поехали к Патр., я не зашел к ним утром, хоть и думал, что может быть зайду: вместо этого пошел к Малышеву, которого не застал дома, и потом просидел до ІѴ2 у Кобылина. Анжелика Алексеевна сказала, чтоб я у них обедал; я пошел домой, стал собираться, чтобы быть у них в ЗѴ2; в э, то время принесли мне от Вас. Дим. записку, чтоб я был в 5 ч. у Патр. Я зашел к нему и сказал, что буду. От Кобылина отправился в Ѵ2 6-го, Когда пришел, у Патр, были уже все, т.-е. Рычковы, Шапошникова, Чесноковы, наконец Ростислав, но ее не было в этих ком* натах. Она была ^ задних, куда ушла должно быть нарочно, увидя меня в передней. Наконец, она вышла и, проходя мимо (я сидел в гостиной с О. Андр.), только поклонилась на мой поклон, нс не подала мне руки.
