И женщины, девицы перестали решительно иметь на меня электрическое действие, которое имели раньше. Я теперь могу говорить о себе, как говорит один святой в Четь Минее (я не хочу прибавить даже — нелепый, как прибавил бы раньше — теперь я щажу всех и все). «Как ты чувствовал себя среди женщин?» — «Как дерево среди деревьев». Пустъ я вижу в самом соблазнительном положении кого угодно, пусть (я с неохотою пишу эти грязные предположения, но я — хочу писать все, что думаю) — пусть меня заставят натирать мазью, напр., Кат. Ник. Кобылину, от кого я приходил в электрическое волнение, — я бы натирал ее так, как натирал бы молодого человека, и мне [было! бы только неприятно смотреть на ее наготу, я бы думал не о ней, да и об О. С. никогда не думал я нецеломудренно. Ни одной грязной мысли не являлось в моей голове с тех пор, как она в моей душе. Я жду. «Ты будешь моею женою». Я теперь смотрю, например, на Кат. Ник., как смотрит 50-летний отец на своих миленьких дочерей, я смотрю на нее, как смотрит Ник. Мих., и я теперь говорю, потому что не боюсь за смысл своцх слов, я говорю, как только 502 разговор идет о ней: «Кат. Ник. нельзя не любить». Да, это решительно так. Пусть меня положат на кровати с красавицею — и буду лежатъ подле нее и думать об О. С., и ни одной не будет у меня нецеломудренной мысли ни о той, которая подле меня, ни о ней. Теперь я способен к тому, что делали арабы: ложатся на одну постель с женою друга и спят подле нее: дружба предохраняет их от увлечения. Так меня охраняет от всяких чувственных мыслей о всякой другой мысль об О. С. Но моя любовь к ней вовсе не односторонне-идеальна. В ней есть и чувственный элемент, но этот элемент очищен, облагорожен высшей любовью. Для полноты любви должна быть в ней и чувственная сторона — и, конечно, она сильна в моей любви к О. С.! Я чрезвычайно чувственно люблю ее! Но чувственная любовь к ней только дополнение, только проявление, только выражение сердечной любви к ней. Я люблю ее как любовник, но еще больше люблю ее как муж. Я люблю ее как Ромео любит Джульетту, но я люблю ее как Гика[174] любит свою…[175] милую.
Иду отдохнуть от чувств, спокойных, но слишком сильных. Это восторг, какой является у меня при мысли о будущем социальном порядке, при мысли о будущем равенстве и радостной жизни людей, — спокойный, сильный, никогда не ослабевающий восторг. Это не блеск молнии, это равно не волнующее сияние солнца. Это не знойный июльский день в Саратове, это вечная сладостная весна Хиоса.
Надежда на счастье быть ее мужем имеет, кажется, уж и прямо благоприятное действие даже на мой организм: пропадает тоска, пропадает и ее следствие — боль в груди против соска, эта боль, которая так заставляла меня сомневаться в здоровьи моей груди. По крайней мере, я теперь ничего не чувствую вот уже несколько дней. Да и сама грудь, вероятно, будет крепче, чем раньше: во всяком случае, во все эти дни я писал больше, чем когда-либо, и, однако, не чувствовал боли в груди. Что ж? Весьма естественно, что спокойствие сердца успокаивает и грудь.
Но есть и еще влияние — это то, что пропадает моя нерешительность, мнительность, застенчивость; что из робкого, малодушного я стал человеком твердым и решительным. Действительно, я теперь чувствую, что справедливо написал в этом дневнике несколько дней тому назад:
О Mädchen, Mädchen! Wie lieb ich Dich! Wie ich Dich liebe mit warmen Blut, Die Du mir Jugend und Freud und Muth Zu neuen Thaten Und Glücke giebst. Sei ewig glücklich, Wie Du mich liebst!
Теперь я говорю: Wie Du mich liebst, потому что несколько дней размышления, обдумывания, углубления в твое обращение со мной уверили меня, что ты любишь меня!. Что я имею цену в твоих глазах! Что и для тебя было бы прискорбно разлучиться со мною. '
Вот твое влияние:
Я стал через тебя из тряпки, дряни — человеком; я стал из ожесточенного — радостным, гуманным в мыслях; я стал из мнительного, недоверяющего себе — уверенным в себе, уважающим именно себя.
Да будешь ты счастлива! Кончаю этим:
Да будешь ты счастлива!
И ты будешь счастлива!
Теперь принимаюсь перечитывать написанное и делать дополнения и вставки.
Да будешь ты счастлива! Меня ты уж делаешь счастливым.
И ты будешь счастлива!
(о, как робко прибавлю я — со мною иЛи с другим, но ты будешь счастлива!)
Потому что в тебе столько высокости [176], столько ума, что ты не ошибешься в выборе!
И если ты выберешь другого, этот другой в самом деле будет достойнее тебя, чем я, и ты будешь с ним счастливее, чем со мною.
Но — о, если бы я был признан тобою достойным тебя! И если бы ты думала — а ты настолько умна и проницательна, что твои мысли не будут обманчивы, в пользу ли мою будут они или в пользу другого, — о, если бы ты думала, что будешь счастлива со мною!
Ты во всяком случае будешь счастлива!
8-го. Воскресенье. Половина третьего.
Утром взял Кольцова от Смирнова. Отдал 3 р. сер. Довольно хорошо вышел переплет. Это будет мой первый подарок ей и первый мой подарок женщине. И взял с почты «Копперфильда» 231 Введенского, которого прислал он мне в подарок, и его отдал с надписью. Потом был у Патрикеевых, где могу увидеться с нею. Теперь к Кобылиным, оттуда к ней, но раньше занесу книги. Каково-то будет нынешнее свидание? С трепетом думаю о нем. Так много нужно переговорить: 1, хитрит ли она со мною? 2, мои чувства к ней; 3, где будем видеться? 4, что ей во мне нравится? 5, о моем отъезде и переписке. Чем скорее уехать, тем лучше. Постараюсь — только не сумею сделать, чтобы она больше говорила. Начинаю одеваться.
Со следующей страницы — начинаются снова описания событий. Но теперь они будут уж рядом с чувствами, размышлениями, впечатлениями. Завтра я надеюсь видеть тебя, опять говорить с тобою.
8 марта, //Ѵг час. вечера. От Кобылиных отправился к ней в 6 час. по моим и опоздал на Ѵг часа по их. От них в 8 час. к Анне Никан. Утром уговаривался, чтобы у них были Патрик, и Вас. Дим., и накликал на свою шею, потому что нам мешали. Отправляясь к Кобылиным, я заехал к ним, завез книги (Кольцов и Копперфильд). Я вошел во двор и проходил было за заднее крыльцо, как вдруг с лестницы голос: «М-г Чернышевский». — Это она. «Я для вас встала с постели» (она в пятницу и субботу была очень больна: у нее болела грудь и голова — я этого не знал). «Вот какое сильное доказательство любви!» — Тут еще была Рычкова. — «Вы соскучились/>бо мне?» — «Чрезвычайно», — это я сказал с чувством уж. Я взошел. «На минуту. Вот я привез, книги». — «Мегсі». — «Когда?» — «В 6 часов, но не позже». С ней была младшая Рычкова, но потом ушла, и я, оставшись с ней, несколько раз поцеловал ее pyfcy. От Кобылиных, наконец, — как мне хотелось и как робел, чтобы не притти слишком рано. Вхожу — у них уж Афанасия Яковлевна, Патрикеева, младшая Рычкова, Василий Димитриевич, Ник. Дим., Воронов. Сначала она сидела с Вороновым, и я говорил с Кат. Матв.; милая, добрая, кроткая девушка! Потом сел с ней, когда стали другие танцовать. Патр, сказала мне: «Нет ли у вас книг?»—= «Решительно нет». — «Напр. Кольцова, да еще в каком хорошеньком переплете! Или Давида Копперфильда?»
Боже мой, как я глуп. Как я глуп! Как я глуп!
в
Наконец, сели. Разговору нашему мешают. Сидят подле нас. Подходит беспрестанно Кат. Матв. Между прочим говорили о моих глупостях у Акимовых (Куприянов и Нат. Алекс. Воронова). Отрывками я мог говорить: «О. С., как вы думаете, хитрю я с вами?» — «Может быть». — Я уверял, что нет. — «Уедете и позабудете!» — «Помилуйте». Говорил, что докажу свою любовь чем угодно. «Если хотите доказать, поезжайте в апреле в Петербург и возвращайтесь в июле». — «Не могу. Потому что в это время каникулы. Раньше октября половины не могу. Но знаете что: не хитрите ли вы со мною? Не хотите ли вы заставить меня жениться на вас раньше отъезда в Петербург? Этого не должен я делать, чтоб не заставить вас несколько месяцев нуждаться. Но я совершенно в вашей воле — когда вам угодно и. что вам угодно» 232. — «Нет, я этого не хочу». — «Если вы хотите, скажите мне — скажите, мне должно говорить прямо» — и я привел в доказательство свой приезд в Саратов. — «А если ваши родители не согласятся?» — «У меня есть средства, этого не будет, но я об этом думал». — Ия говорил в общих фразах о том, что у меня в дневнике. Не передаю подробностей разговора. Я спросил, говорила ли она Бусловской, что выберет между мной и Яковлевым. Она не говорила — так я и думал. Она сказала: «Мне кажется, вы женитесь на мне из сострадания; как долго! с отчаяния я могу сделать бог знает [что]. Я могу выйти замуж, как чуть не вышла прошлом июле. Но теперь я не выйду без разбора, Я ни в кого,
