Это теперь сняло всякое сомнение с меня. Теперь я готов про^ сить ее о том, чтобы она не выбирала себе другого жениха. Но нет, этого я не скажу ей, потому что это значило бы стеснять ее. Однако я и ожидал, что мои опасения вздор, что они происходят единственно от моей мнительности, _
(Садятся обедать, после обеда буду продолжать.)
Продолжаю после ужина, три четверти двенадцатого.
Итак, я дописал до того, что говорил об образе мыслей. Это все говорилось, сидя в столовой у стола, стоящего у окон. Катерина Матвеевна снова начала приставать, скоро ли мы кончим, и мешать и звать в залу. — «Ну, пойдемте», и пошли. Мы сели у окна на двор, которое ближе к улице. Она села к столу спиною вполоборота, облокотись на окно, я обернул стул и сел боком к окну, переложивши руку локтем за спинку стула.
«Вот видите, наши отношения не должны кончиться тем, чем следовало бы им кончиться, — нам следовало бы их прекратить».
«Правда».
Мы посидели несколько секунд в молчании. Мне стало жаль ее и себя.
«Вы недовольны окончанием моего разговора. Хорошо, если вам угодно, я скажу то, что не должен бы говорить, что не имею права говорить: вы всегда можете обратиться ко мне».
(Здесь вставка о том, что не она завлекает меня, а я сам хотел вести этот разговор и готовился к нему в пятницу.)
«Да вы уедете».
«Известите меня в Петербурге, все равно, и я по первому вашему слову скажу все, что вы от меня потребуете».
Она молчала.
«Вы недовольны этим? Хорошо, я скажу больше: я поеду весною в Петербург, к рождеству я устрою там свои дела и приеду в Саратов. Если у вас не будет другого жениха лучше, я буду просить вас быть моей женою. Но только с тем условием говорю я это, чтобы вы считали себя решительно не связанной никакими обязанностями в отношении ко мне, только с этим условием, не иначе. Хорошо? Так? Итак, я говорю вам: считайте меня своим 420 женихом, не давая мне права считать вас своею невестой. Довольны ли вы?»
«Довольна».
«Дайте же мне вашу руку в знак согласия».
И я взял ее руку.
«Дайте же мне еще что-нибудь на память этого вечера».
«Что же?»
«Какую-нибудь безделицу, вроде тех, которые вы давали».
И я вынул папиросницу, вынул папиросы, чтобы закурить, — она сказала:
«Дайте одну мне. Вы сами их делали? Она останется у меня на память».
«Нет, не берите — они гадкие, я лучше дам что-нибудь другое».
«Да с вами нет ничего, что бы вы могли дать».
Я ощупал карманы своего жилета.
«Возьмите этот ключ».
«Это, говорят, дурная примета». 4
«О, все равно».
«Так вы не верите приметам? Хорошо. Да чем же вы отопрете ящик?»
«У меня есть другой».
И она вынула связку ключей, чтобы тотчас ввязать его между них. Но встала и ушла ввязывать в другую комнату. Вышедши оттуда, она подала мне тоже очень маленький ключик.
«Я хотела б дать вам этот перстенек, но он нехорош, лучше что-нибудь другое. Я беру ключ от вашего сердца, вот вам ключ от моего».
«Я не требую непременно вполне один владеть им, я прошу только, чтобы в нем было место для памяти о том, что я искренно привязан и предан вам, что я люблю вас».
Когда она снова вошла в комнату с ключиком, я стоял; она села на то место, где раньше сидел я, а меня посадила на то, где сидела сама, так что теперь она сидела у окна, я у стола.
Но ныне же расскажу, как я был у них.
'Нарочно дожидался по выходе из класса Венедикта (на дворе) и спросил о здоровьи Ростислава — тот засмеялся: «нездо ров». Я вчера же, бывши у Николая Ивановича, раскаивался, что не был у них — почему? Это было в нашем разговоре с нею. Итак, отправляясь за покупкою перчаток для завтрашнего маскарада, я зашел к ним. Ростислав лежал в столовой. Она сидела за своими ширмами. Я посидел у постели Ростислава и видя, что ему тяжело, пошел. Но уже я слышал из другой комнаты ее разговор с кузиною и хотел попросить ее выйти ко мне. Но они сидели у окна. Она подрубала платок.
«Ольга Сократовна, мне нужно сказать вам два слова».
«Говорите».
«Нет, одной».
«Ну, говорите» — и кузина встала со стула, но стала у шкапа, так что должна была слышать.
«Нет, Ольга Сократовна, выйдите сюда», — и я взял ее за руку. Мы вышли на середину комнаты.
«Мне должно, я думаю, быть завтра с визитом у Анны Кирилловны?»
«Зачем?»
«Я думаю, что визит должно сделать».
«Нет, не к чему — у нас знакомства ведутся не так».
«Вчера, — она все держалась довольно далеко от меня, ^так___ что мне нельзя было говорить шопотом, и я положил ей руку на талию, чтобы стала ближе, — еще я говорил с вами не таким языком, каким должен был бы говорить, каким должен говорить же-, них. Меня мучит это. Завтра я буду говорить другим языком. Тогда было препятствие, которое теперь уничтожилось».
«Хорошо, мы переговорим завтра, — сказала она. — Вы будете?»
«Буду непременно. Прощайте же, Ольга Сократовна».
Я пожал ей руку и пошел. Вышел было уже в ту комнату, которая перед переднею, как встретилась мне [старуха] с чаем.
Я не хотел брать, но служанка старуха сказала: «кушайте» — и я воротился и сел на другом конце стола.
Она сказала, что получила от Палимпсестова стихи, но уже у нее были присланы, что поручает кланяться Палимпсестову и сказать ему, чтобы он был в маскараде, что она танцует с ним четвертую кадриль, что я буду его визави. «Когда был Линд-грен?» — спросил я. — «Вчера. Вы были вчера у Чесноковых в шоколадного цвета паХьто и вчера говорили о вас весьма много». — «Как я счастлив, что есть такие добрые люди, которые говорят не о себе, а обо мне». Я, допивши чай, сказал: «Не думайте, чтобы я пил так долго потому, чтобы мне было приятно оставаться подольше в вашем обществе, а потому, что я не могу пить горячего чаю. Прощайте». — «Так вы будете непременно?» — «Буду».
Теперь 3/4 первого, ложусь.
(Продолжаю. 10 часов утра 22 февраля, воскресенье. Вечером буду в маскараде.)
…«прсшу только о том, чтобы вы помнили о том, что я искренно и глубоко привязан к вам».
И я замолчал на несколько секунд. А между тем маленькая сестрица ее играла, и Катерина Матвеевна, не знаю с кем, должно быть с Василием Димитриевичем, танцовала, не знаю что.
«Теперь мы с вами почти жених и невеста. Теперь я прошу вас поцеловать меня — это будет залогом наших отношений».
«Нет, я поцелую вас только тогда, когда меня принудят. Нет, это будет меня мучить».
«Я никогда не целовал ни одной женщины».
«И я никогда никого не целовала».
(Конечно, я должен бы сказать, что об этом-то нечего и спрашивать. Это целомудрие при видимом завлекании — например, обнажение руки — сильно подействовало на меня. И я не знаю, что меня более связывало бы: то, если бы она меня поцеловала, или то, что она не согласилась поцеловать меня, — это целомудрие и эти слова, искренние слова: «это будет меня мучить».)
Я говорю, повидимому, спокойно. Но я весь дрожу от волнения (NB. В продолжение всего разговора весьма часто повторял, что я уверен, что жить с нею было бы для меня счастьем).
«Конечно, все это должно остаться тайною. Вы пока никому не будете этого говорить?»
«Конечно^.
«И теперь мы должны видеться реже?»
«Конечно».
«Это я буду делать, как мне покажется нужным».
«Если хотите, я не буду выходить к вам, когда вы будете бывать».
Катерина Матвеевна, как уже было несколько раз, снова подошла и приставала, чтоб танцовали. Я встал и сказал, что если она не отойдет, то поцелую ее, и поцеловал ей руку, что ей приятно, но что она боится.
«Как? При мне! Какой бессовестный!»
Катерина Матвеевна ушла, боясь, чтобы я в самом деле не поцеловал ее. Но я едва ли бы это сделал, потому что это было Гб 1 нарушение верности, хотя бы в шутку.
«Так вы в самом деле ревнивы, Ольга Сократовна?»
«В самом деле ревнива».
«Ревновать вам не будет повода»..
«Любили ли вы кого-нибудь уже?»
