Наконец, есть лихорадка!

На каждом шагу опасность, страдание, смерть! И никто не обращает на это внимания.

Годэн вспоминает ежедневную драму леса.

Он описывает ужасную жизнь золотоискателя.

Он жил этой жизнью. Он перенес удушающую жару, лихорадку, укусы насекомых и пресмыкающихся и, улыбаясь, заключает:

— А все-таки я жалею лес. Там я был счастлив.

И, кроме того, там находится золото.

Золотоискатель избирает направление, руковод­ствуясь только своими наблюдениями, своим чутьем и полученными им указаниями. Он останавливается на берегу ручья или потока. Иногда растительность слу­жит ему приметой и по ней он определяет, золотоносная это почва или нет, так как, например, некоторые по­роды деревьев растут только на очень глубоком чер­ноземе.

Раз как-то, утром, золотоискатели остановились позавтракать около нагромождения скал. У одного из них в трещину скалы упала ложечка. Чтобы найти ее, он должен был при помощи своих товарищей сдвинуть с места огромный камень. Они нашли не только ложку, но и самородок в несколько кило.

Легенда награждает эту землю смерти скрытыми сокровищами. Золото не такой металл, как железо или серебро. Оно находится в земле в чистом, девственном виде. Не существует никаких способов, чтобы откры­вать его присутствие. Иногда его находят, копая ко­лодезь, в глине и кварце. Таинственный желтый порошок, сверкающий блестками в некоторых потоках, тщательно промывают. Каждая золотая жила исто­щается более или менее скоро. Затем золото находят в других местах, где никто не мог ожидать его при­сутствия.

Предполагают, что в неисследованных горах Тумук- Гумак находятся сказочные золотые россыпи.

В озере с темными водами скрыт город Маноа- дель-Дорадо; богатства исчезнувших индейских ди­настий погребены там навсегда. И вот, в продолжение веков, люди, смущенные этим миражем и этой легендой, поднимаются вверх по большой реке в поисках Эльдо­радо. Сколько из них возвратилось назад? Золото окружено тайной. Кажется, что оно является чем-то чуждым даже самой природе. Есть птица, которая обнаруживает его присутствие, ее зовут птица-рудокоп, своим пением она призывает золотоискателя. И там, где она находится, там бывает и золото.

Monsieur Огюст.

Бесконечно долго поднимались мы вверх но тини­стой, желтоватой реке, окаймляющей лее. Лишь полет попугаев и ибисов, да ныряние каймана нарушали однообразие воды и темной зелени.

Вы выехали слишком поздно и гребцам приходится усиленно работать, чтобы преодолеть течение. Лодка тяжело нагружена. Нас захватит ночь, внезапно на­ступающая тропическая ночь.

Уже повеяло вечерней свежестью и появились тучи назойливо гудящих комаров. Вот спускается ночь. Тишина становится угнетающей. Загораются первые звезды. Нас окружает мрак. Слышно тихое журчание воды. В темноте чувствуется близость непроницаемой и враждебной массы леса.

Вдруг показывается огонек. Это пристань в деревне. С лодки стреляют, чтобы дать знать о нашем прибытии. Мы с трудом пристаем между пустыми пирогами. Дви­гаются тени туземцев с фонарями; они поведут нас к хижинам, где нас ожидает отдых.

Я нахожусь один в помещении вроде киоска из плетеных лиан, которое озаряет дрожащий свет лампы. Вместо пола — убитая земля, покрытая цыновками, стоит белая кровать. Все очень чисто. Блестит лоханка и — что я вижу? — на столе флакон с ярлыком известной парижской парфюмерной фирмы, — но пустой.

Мы находимся среди девственного леса, в десяти часах езды от ближайшего населенного места.

Я чувствую страшную усталость, ложусь и тушу лампу. Но мною овладевает смутное чувство тревоги при мысли, что я здесь один, ночью, так близко от лева. Другие хижины находятся далеко и разбросаны.

В двух шагах от меня начинаются джунгли.

Меня отделяет от них только тонкая стена из лиан. Малейший шум производит впечатление угрозы или пре­дупреждения; мне кажется, что сквозь стены я чувствую дыхание какого-то огромного, близкого от меня существа.

Но усталость берет свое и я начинаю засыпать среди шорохов тропической ночи, полной гудения и жужжания насекомых.

В хижине свежо и москитов нет, — здесь вообще гораздо лучше, чем в домах жителей колонии.

Трещат кузнечики. Внезапно, в полусне, я привска­киваю. Что-то тяжелое ударяется о стену, слышен шорох крыльев. Это ночная птица, может быть один из тех маленьких вампиров, которые впиваются в палец на ноге и высасывают кровь, тихо обвевая вас своими крыльями.

Утром, через все щели этой плетеной клетки про­никает солнце, горячее и безжалостное даже на заре.

Деревня состоит из нескольких хижин в тени пальм и манговых деревьев, построенных на расчи­щенном месте, и со всех сторон окружена зарослями.

Впрочем, эта деревня, со своей мэрией из плетня и обмазанной глиной розовой церковью, не более как место для собраний. Туземцы живут постоянно в за­рослях. У наиболее значительных из них здесь только временное пристанище. В продолжение недели они живут голые или почти голые, с своими женами и детьми, заняты добыванием розового дерева и каучука. По, воскресеньям они иногда приходят в деревню, мужчины в белых костюмах, некоторые даже в обуви, женщины в разноцветных платьях, повязанные мадрасскими платками или с „катури“ на голове (которая представляет собою не что иное, как опрокинутую корзинку) и с золотыми кольцами в ушах. Впрочем, сегодня более редкое развлечение, чем церковная служба, сегодня политическое собрание.

Все это избиратели. Но мало кто из них разбирается в тонкостях парламентских комбинаций в метрополии. К людям, приехавшим из Европы, они, по большей части, относятся с недоверием.

„Мой хороший негр, мой все понимает", говорят вам старые деревенские дипломаты, хитрые и лукавые, каких не встретишь и в городе.

Они очень недоверчивы, но страшно интересуются выборной борьбой, благодаря присущей им склонности к интригам и, в особенности, вследствие непоборимой потребности говорить, той особой страсти к напыщен­ному красноречию, которая свойственна черным.