Весной 1824 года он обращается к Императору с повторной просьбой разрешить немедленно удалиться в монастырь. Государь не отвечает. Вскоре от его имени Батюшкову предлагается полечиться на немецких курортах. Его привозят в Зонненштейн, где он оказывается в фактическом заточении вместе со своей сестрой. Впрочем, как это ни удивительно, в это же время предпринимается еще одна попытка женить Батюшкова и тем вернуть его к жизни. Пару ему нашли в семье близкого Батюшкову поэта-острослова и актера Алексея Михайловича Пушкина (1769-1825). Но если в марте сам Батюшков твердо уверен, что дочь Пушкиных будет его женой, то в мае императорскому послу в Германии он гневно пишет: «Устав от преследований Его Величества, Императора Александра, я даю подписку, я связываю себя клятвой в том, что никогда не уйду в монастырь. В том, что отказываюсь от брака с подданной Его Величества и что никогда не вернусь в Россию».
В августе 1828 года Батюшкова под присмотром перевозят в Москву, через год, не выдерживая душевного напряжения от долгого пребывания с братом, лишается рассудка и попадает в психиатрическую лечебницу сестра Батюшкова, Александра Николаевна. В марте 1830-го к Батюшкову приезжает А. С. Пушкин, разговаривает с ним, но тот не признает его.
С 1833 года Батюшков жил в заточении у родственников в Вологде, несколько раз его отправляли в деревню Авдотьино, откуда он неоднократно пытался бежать. Сознание поэта тревожили картины далекого прошлого, его отношения с Петиным. Он пытался выехать за границу, к могиле близкого друга, чтобы выполнить свое обещание и перезахоронить его на родине.
Умер Батюшков 19 июля 1855 года в пять часов после обеда от тифозной горячки, пережив многих своих друзей, современников и любовников, давно уже лежавших в могилах.
Когда-то майским днем 1811 года двадцатичетырехлетний невысокий с маловыразительной серой внешностью юноша бродил между построек Донского монастыря и на монастырской стене наткнулся на одну надпись, особенно тронувшую его: «Не умре, спит девица».
Он остановился и неожиданно заплакал...
«Эти слова взяты, конечно, из Евангелия и весьма кстати приложены к девице, которая завяла на утре жизни своей, et rose elle a vecu ce que vivent ies roses l'espace d'un matin...», – записал он чуть позже в своем дневнике. Записал как будто и о себе, о всей своей еще только начинавшейся и уже закончившейся жизни, вспомнив печальную цитату из грустных «Стансов...» Франсуа Малерба: «...роза, она прожила столько, сколько предназначено утренним розам...»
«…Всегда мудрец, а иногда мечтатель». Петр Чаадаев (27 мая 1794 – 14 апреля 1856)
…Он три часа по крайней мере
Пред зеркалами проводил
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере,
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскарад.
Такой портрет своего приятеля Петра Яковлевича Чаадаева дает в первой главе «Евгения Онегина» Александр Сергеевич Пушкин. Не приходится удивляться, что прозвище Богиня тут же привязалось к Чаадаеву и не оставляло его до конца жизни. Когда из покосившегося обветшалого флигеля дома на Новой Басманной в Москве он по-прежнему выезжал настоящим франтом, чтобы блистать в свете…
И этот человек, «имевший огромные связи и бесчисленные дружеские знакомства с женщинами», так и остался холостяком, и никто никогда не слышал, вспоминал приятель и биограф Чаадаева Михаил Жихарев (1820-1883), чтобы он стал любовником хотя одной из своих поклонниц.
Зато Чаадаев «был первый из юношей, которые (по словам язвительного Филиппа Вигеля) полезли в гении». Известна неприязнь Филиппа Филипповича, поспешившего донести митрополиту Серафиму на первое «Философическое письмо», – к Петру Яковлевичу. Всю жизнь они, почти не встречавшись (так, обменялись парой злоречивых писем), были врагами друг другу. Точнее, Вигель был врагом. Голубые, как сейчас, так и в стародавние времена, редко поддерживают друг друга. Напротив, главный неприятель гея – другой гей. Здесь замешана и какая-то «бабья ревность», и попытка отмежеваться: попробуй-ка, назови меня педерастом, ежели я уже сказал, что ты сам – таковой.
Не иначе как «Нарциссом, смертельно влюбленным в самого себя», называл Вигель Петра Яковлевича…
Отец Чаадаева, Яков Петрович, умер том же, году, когда родился его сын, а матушка Петра, Наталья Михайловна, дочь историка князя Щербатова, скончалась, когда Петеньке исполнилось всего три годика. Двух малышей, у Чаадаева был братик, старше его года на полтора, взяла на воспитание тетка, сестра матери, Анна Михайловна Щербатова. Была она «старой девой». Замуж так и не вышла, а потому все силы свои отдала воспитанию племянников. Женщине в те времена было трудно дать детям основательные познания, поэтому в вопросах образования мальчиков Анна Михайловна опиралась на назначенного опекуном Чаадаевых брата своего Дмитрия Михайловича Щербатова, вельможу екатерининской поры. Щербатов очень беспокоился о «повреждении нравов в России» и души не чаял в меньшом из Чаадаевых.
Так, уже в шестнадцать лет, по словам современников, Петр Чаадаев стал «одним из самых блестящих молодых людей московского большого света и одним из лучших танцоров». По окончании университетского курса молодые Чаадаевы по обычаю того времени оказались на воинской службе – в мае 1812 года были зачислены прапорщиками лейб-гвардии в Семеновский полк.
Весной 1816-го, когда Ахтырский гусарский полк, в который Чаадаев перешел в 1813 году, стоял в Царском Селе, Петр Яковлевич познакомился с Александром Пушкиным. Очень красив – вот первое впечатление современников при встрече с Чаадаевым: «белый, с нежными румянцем, стройный, тонкий, изящный». Он, словно какая-то светская девица, даже заслужил среди товарищей прозвание «le beau Tchadaеf». Таким он запомнился и Александру Сергеевичу. В кабинет к Чаадаеву, «всегда мудрецу, а иногда мечтателю», частенько заглядывал будущий поэт.
В 1817 году Петр Чаадаев был назначен адъютантом к командиру гвардейского корпуса генерал-адьютанту Васильчикову и четыре года до выхода в отставку провел в Петербурге.
Свои кабинетные беседы с Чаадаевым юный Пушкин назвал «пророческими спорами» и адресовал ему два стихотворения: «В минуту гибели над бездной потаенной // Ты поддержал меня недремлющей рукой…» и, пожалуй, наиболее известное (хотя, что у Пушкина неизвестно?) – «любви, надежды, гордой славы // Недолго тешил нас обман…»
…Чаадаев не был борцом, не потому ли, не желая держать в руках оружия, так неожиданно вышел в отставку в 1820 году? Причиной отставки, а Петр некоторое время был на хорошем счету у Александра I, послужили некоторые дамские черты характера Чаадаева. «Гусар и доктор философии в отношении к наряду был вместе с тем и совершенная кокетка: по часам просиживал за туалетом, чистил рот, ногти, протирался, мылся, холился, прыскался духами» (Вигель). Предавался этому ежедневно и однажды опоздал с каким-то важным донесением к Императору.
Выйдя в отставку, Чаадаев отправляется в европейское путешествие, в котором ведет дневник. Эти тетради до сих пор «пугают» его немногочисленных биографов. В них «духовное так тесно переплетено с патологическим, что мудрено решить, кто имеет больше прав на него: психиатр или историк-психолог». Самые интимные части дневника, пересыпанные загадочными знаками, словами и буквами на разных языках, инициалами, так и остались нерасшифрованными.
За границей Чаадаев провел около четырех лет и в июне 1826 года наконец отправился домой, чувствуя вину за тревогу тетки и брата.
Заграничное «лечение» не принесло Чаадаеву никакой пользы. У него открылся ревматизм, болезнь желудка. К тому же после въезда в Россию его немедленно задержали, и ему пришлось отвечать на допросе о связях с декабристами – ведь со многими из которых он переписывался, находясь за границей.
Некоторое время по возвращении из-за границы Чаадаев жил в Москве нелюдимо, ни с кем не встречался, а во время прогулок по бульварам демонстративно надвигал на брови шляпу и ретировался при виде знакомых. Это были четыре года мрачного затворничества (1826-1830), в конце которого в припадках сумасшествия он написал первое «Философическое письмо», посягая на свою жизнь … А более на историю России и ее действительность, которые казались ему полными мрака, несправедливости и будничной грязи.
