Глаза Латиши, неподвижные, как стекло, смотрят в глаза художника.

- Не хочешь, как хочешь. Я потанцую сама.

Девушка берет со стола пластинку. Театрально сдувает с нее пылинки, после чего направляется к проигрывателю. Старенький, весь в царапинах "Rega" с радостью принимает новое подношение.

Начинает играть музыка. Густав Малер. "Квартет для струнных и фортепиано ля минор".

Эфраим опасливо протягивает к своей музе руку, но Латиша резким движением пресекает этот порыв. Более не обращая внимания на любимого, она блаженно погружается в собственную реальность. Погружается в танец, правила которого понятны лишь ей одной.

Придерживая край своего роскошного платья, Латиша раскланивается перед воображаемым воздыхателем. Затем она срывается с места и, звонко цокая ногами по выложенному вишневым кафелем полу, целиком отдается танцу. Изгиб ее шеи изящнее любого цветка, а руки - словно выточены из слоновой кости. Она кажется существом из другого мира, чьи движения подчиняются невидимым приливам и отливам из звуков и страстей.

Эфраим не моргает. У него кружится голова. Морок в его сознании сгущается с каждой секундой. Он складывается в неясные призрачные формы, что постепенно обретают плоть. Плоть самого Эфраима. Латиша танцует с его двойником. На нем нет кожи - нигде, кроме лица, которое прикреплено к черепу ржавыми скобами. Вывалившийся изо рта язык гипнотически раскачивается. Спина разрезана от шеи до ягодиц, в свете ламп сверкает кость позвоночника.

От "прикосновений" двойника белоснежное платье Латиши приобретает зловещий багряный узор. Кровавые следы его подошв сливаются с полом.

Эфраим обхватывает голову руками. Несмотря на громкую музыку, он слышит собственное дыхание. Чувствует, как его сердце отчаянно бьется, стараясь выскочить из клетки с ребрами.

Художник быстро оглядывается в поисках какого-нибудь оружия. Ножа, ножниц, чего угодно. Мозг лихорадочно просчитывает все возможные варианты обороны.

Или нападения? Он еще не решил.

Внезапно взгляд Эфраима падает на тот самый стул, где должно сидеть "привидение". Теперь на его спинке покоится лишь грязная простыня. Осознание увиденного пронзает разум тысячами раскаленных игл. Из пересохшего горла вырывается лишь одно короткое слово:

- Нет...

В ту же секунду музыка обрывается. В пространстве кухни тревожно замолкает последний звук скрипки. Безобразный двойник Эфраима возвращается на свое законное место и вновь превращается в "привидение". Угри в аквариуме синхронно замирают.

Двигаясь, словно кошка, Латиша подходит к возлюбленному и опускается перед ним на колени.

Левой рукой она ласково гладит Эфраима по подбородку, а в правой держит фотографию Николь, его покойной жены.

- Она была настоящей красавицей.

Художник безмолвно кивает в ответ.

- Поразительная наследственность. Никакой пластики. Многие женщины отдали бы все, чтобы выглядеть, как она.

- Но все равно никогда бы ею не стали, - отвечает Эфраим. Он чувствует себя опустошенным, и голос у него звучит соответствующе.

- О, в этом я не сомневаюсь. Штучный экземпляр. Особенный. Если судить по ее влиянию на тебя и твое творчество, то...

Эфраим громко всхлипывает. Его изможденное лицо отражается в застывших зрачках Латиши.

- Так или иначе, она не хотела, чтобы ты страдал всю свою жизнь. Именно поэтому она ниспослала меня к тебе. Меня - тайную сестру-близняшку. Она знала, что я сумею спасти тебя. Сумею направить твою душевную боль.

Латиша разрывает фотографию Николь на две одинаковые половинки.

- Что ушло, то ушло, - с изысканной, мучительной заботой произносит она. - Уж я-то знаю, поверь. Я хоронила столетия. Со временем к этому привыкаешь. Ко всему, кроме воспоминаний, ведь последние так похожи на шлюх. Они отдаются тебе лишь тогда, когда ты платишь им за это своим душевным здоровьем. Но я не такая, любовь моя, и тебе об этом известно. Я обращаю твой взгляд не в прошлое, а в будущее. Я увожу тебя к изобилию подвижной плоти. Множащейся, терзающейся и умирающей. Я все, что у тебя есть.

С этими словами Латиша резко срывает медицинскую маску, обнажая жуткую безгубую улыбку. Ее зубы и десны оголены. Нижнюю часть щек, будто трещины на фарфоре, покрывают ужасные шрамы. Надорванные сухожилия, ведущие ко рту, регулярно шевелятся и оттого напоминают червей, заглатывающих землю.

Муза резко подается вперед и впивается острыми зубами Эфраиму в бровь. Отхватывает внушительный кусок и с плохо скрываемым удовольствием начинает его жевать. Художник не издает ни звука. Он смотрит на окровавленный подбородок Латиши и думает о том, насколько это трогательное зрелище. Ничтожная частичка его плоти лишь укрепляет их любовную связь.

- Любовь моя, у меня нет желания причинять тебе вред. Но если быть откровенной, ты заслужил наказания. Ты пытался скрыть от меня то, чего скрывать не положено. И это после всего того, чему я тебя научила. Ты думал, я ничего не узнаю?

Язык Эфраима прилипает к небу. Спустя какое-то время он выдавливает из себя:

- Я... надеялся.

- Надеялся? - насмешливо переспрашивает Латиша. Торшер освещает ее острые скулы, зловеще обтянутые пергаментной кожей. - Позволь узнать, на что именно?

Художник не отвечает.

- Что ж, тогда я предположу сама. Думаю, ты надеялся сделать мне сюрприз. Ты подговорил Сивиллу, и она тайком привезла тебе несколько свежих тел. Даже представить не могу, как она это делает из раза в раз, но какая, к черту, разница... Она ведь делает, правда? Это ее работа. Так вот, она привезла тебе несколько свежих тел, чтобы ты мог как следует попрактиковаться. Без меня. Не знаю, сколько материала ты загубил, но то, что я обнаружила в твоем подвале, натолкнуло меня на мысль о том, будто ты старался смастерить для меня мотылька. Этот разрез на спине. Слишком простой. Слишком симметричный. Через него ты собирался вытащить легкие наружу, я права? Ты бы распластал их как крылья, - Латиша качает головой, стараясь справиться с подступившими слезами умиления. - Из тьмы они летят, как мотыльки, на пламя, ослепляющее очи... Любовь моя, это так романтично! Ты не забыл о моей слабости к стихам Перси Шелли. И, конечно же, о нашем с тобой юбилее. Сколько мы уже вместе? Десять лет? Пятнадцать?

Эфраим продолжает молчать. Гнев и вожделение ведут яростную битву за его душу.

- Я тронута, любовь моя. По-настоящему тронута. Ты поразил меня в самое сердце. Однако... - Латиша натужно смеется, и смех ее эхом разносится по всему Сайлент-Хаусу. - Ослепленный своим желанием сделать мне приятно, ты кое-что выпустил из виду. Ты не художник, любовь моя. И никогда им не был. Ты умеешь лишь копировать, но не создавать. Ты напрочь лишен фантазии. Внутри тебя нет искры творца.

Эфраим готов плюнуть в лицо монстру, которого он называет своей музой, но во рту у него сухо, как в пустыне.

- Это я скульптор по плоти, любовь моя. Я, а не ты! Это я сделала тебя тем, кто ты есть. Я дала тебе новую жизнь и привнесла в нее неиссякаемое торжество искусства. Это я даровала тебе всеобщее признание. Я-я-я - твоя муза! И никто другой.

Латиша игриво поднимает подол платья, оголяя безупречно острые скальпели, что заменяют ей голени. Трепет перед иррациональностью увиденного впрыскивает дозу адреналина в артерии Эфраима. Все мышцы его тела машинально напрягаются. Чувства обостряются. Предвкушение боли обжигает рассудок.

Художник смотрит на Латишу и понимает, что близится тот момент, которого последние тринадцать лет он страшился больше всего на свете. Которого не может предотвратить. Вместе с осознанием приходит и облегчение - такое, какое, должно быть, испытывает вернувшийся с орбиты космонавт, когда его ноги ступают на твердую землю. Желание, таинственное и сложное, окончательно побеждает ненависть.

- Измени мою плоть, направь мою руку, - молитвенно шепчет Эфраим, пока его шею и грудь, точно щупальца, опутывают плети из колючей проволоки. Они возникают из-под платья Латиши. Они и есть Латиша. - Измени мою плоть, направь мою руку.