Чтобы избежать схватки, животные имеют программы демонстрации намерений: ведь если намерения незнакомца мирные, мне нечего его бояться, и программы демонстрации оружия и способов его применения. Обычно демонстрация оружия столь наглядна, что ясна даже представителям иных видов. Мне, человеку, все ясно не только тогда, когда мне угрожает другой человек или горилла, но и когда козел и сова, и ящерица, и пчела. В очень многих случаях демонстрации угрозы достаточно, чтобы избежать схватки. Даже многих потенциальных хищников удается остановить, приняв позу угрозы. Поэтому развитое агрессивное поведение, включающее в себя много угроз и пугающих действий, полезно для вида. А для хорошо вооруженных видов — просто спасительно. Вот почему Лоренц утверждал, что хорошо оформленное агрессивное поведение — одно из замечательных созданий естественного отбора, что по существу оно гуманно. Человек относится к высокой степени агрессивным видам, и в этом нет ничего плохого. Наша беда — в другом.

Есть много видов, вооружение которых так сокрушительно, а приемы применения столь молниеносны, что настоящая боевая стычка между соперниками закончилась бы смертью одного из них, а то и обоих. Вспомните хотя бы ядовитых насекомых и змей. Поэтому неудивительно, что у подобных видов естественный отбор вырабатывает запрет применять оружие во внутривидовых стычках. Систему инстинктивных запретов, ограничивающих поведение животных, этологи вслед за Лоренцем называют естественной моралью. Она тем сильнее, чем сильнее от природы вооружено животное. При территориальной стычке два варана поднимаются на задних ногах — кто выше встанет, толкают друг друга и даже кусают (они не ядовиты). Ядовитые змеи тоже поднимаются, кто выше встанет, и толкаются, но не кусают. Гремучники держат приоткрытые пасти, как пистолеты, но не разят друг друга зубами. А гадюки угрожают, отвернув смертоносные головы. Их поединки — настоящие турниры со строгими правилами. Многие виды муравьев ведут настоящие войны. В сражении с чужим видом они применяют всю мощь оружия, но в стычках с соседним муравейником своего вида ограничиваются турнирной борьбой.

Вот два тяжеловооруженных медовых муравья столкнулись на границе владений. Каждый стремится встать как можно выше на вытянутых ногах. Сойдясь, они соприкасаются антеннами, чтобы проверить запах, а затем встают бок о бок головой к брюшку соперника и тянутся «на цыпочках» вверх. Кто смог встать выше, тот и победил.

Они могут химическими сигналами созвать товарищей. Тогда в турнире победят те, кто сможет выставить больше борцов. Врожденная мораль категорически запрещает тяжеловооруженным медовым муравьям применять оружие в территориальных стычках с особями своего вида.

У хорошо вооруженных животных есть и способ прекратить поединок, если один из противников устал. Он резко меняет позу: оружие складывает или прячет, свой рост преуменьшает и подставляет для удара противнику самое уязвимое место. Моральный запрет срабатывает у победителя, как удар тока, — весь его гневный пыл испаряется, а нанесение коронного удара замещается ритуальной демонстрацией превосходства: побежденного можно похлопать по спине, подергать за волосы, попрать ногой и т. п.

Проанализировав много видов, Лоренц более пятидесяти лет назад сделал потрясающий по простоте вывод: как правило, сила моральных запретов соответствует силе оружия. У мощно вооруженных видов сильная мораль, а у слабовооруженных — слабая. Ведь последние не могут причинить соперникам серьезного ущерба, даже если подерутся всерьез. Человек и его ближайшие предки были слабо вооруженными животными, даже укусить (в отличие от обезьян) и то толком не могли. Поэтому у него изначально слабы инстинктивные запреты, слаба естественная мораль.

Врожденные запреты у человека соответствуют этому древнему состоянию. Но впоследствии он начал создавать и совершенствовать оружие и стал самым вооруженным видом на Земле. Мораль же почти не изменилась. Потому что оружие мы совершенствуем с помощью разума, который способен прогрессировать стремительно, а врожденные запреты совершенствует естественный отбор, работающий неизмеримо медленнее. Религии и культура стараются компенсировать разрыв, но получается это у них не в должной мере. Беда человека не в его высокой агрессивности, а в его недостаточной изначальной моральности. Проигравший стычку человек тоже складывает оружие и принимает одну из поз подчинения. Но сработает ли в должной мере у победителя запрет «не бей лежачего» и «повинную голову меч не сечет», предсказать заранее невозможно.

У многих видов запрет применять оружие без острой необходимости действует и по отношению к чужим видам. Крупный и сильный зверь не атакует всех подряд. Вы можете долго донимать собирающего нектар шмеля, а он будет лишь уклоняться или пугать. Чтобы он ужалил, нужно поставить его в безвыходное положение. В случае же острой необходимости — при нападении другого вида, посягательстве на гнездо, детенышей и т. п. — оружие применяется в полной силе. Запрет перестает действовать, снимается.

Не было бы ничего удивительного в том, что и у людей запреты переставали действовать, когда они подвергались нападению другого вида или когда нападали сами (например, при охоте). Судя по современным данным, по-настоящему начал охотиться только разумный человек, всего лишь несколько десятков тысяч лет назад, а его предки не были охотниками на крупного зверя. С нападением другого вида временная картина обратная: разумный человек за пределами Африки не имел специализировавшихся на нем хищников, зато на Черном континенте они, в первую очередь леопард, есть и были в течение всей истории предков человека. В Восточной Африке одновременно обитало несколько видов австралопитеков и людей, но конфликтовали ли они, мы не знаем. Вывод: человек так давно не имел достойных объектов для применения своих агрессивных инстинктов, что, возможно, эти инстинкты легко переадресуются на особей своего же вида. Тогда одним из иррациональных мотивов войны может быть якобы отражение нападения хищников, сопровождающееся снятием запретов.

Но у многих видов запреты снимаются и в отношении особей своего вида, если срабатывает программа разделения на «своих» и «чужих». В отношении первых запреты действуют в полной мере, а в отношении вторых — слабее или вообще даже снимаются. Животное обычно хорошо знает «своих» — это могут быть родители, братья и сестры, партнеры по стае, обитатели общей территории и т. п. Пока биологическая емкость среды достаточна, отношение к «несвоим» может быть терпимым и даже благожелательным. Но если из-за роста численности популяции или уменьшения емкости среды возникает ощущение дискомфорта, сопровождающееся учащением агрессивных стычек, то возникает субъективное ощущение, что «нас что-то слишком много» и «тут кто-то лишний». Сигнал «тут кто-то лишний» запускает программу «найди своих и отделись от чужих, вместе со своими прогони чужих». Если свои и чужие есть в действительности (например, на одном пастбище смешались два стада, и им стало тесно), ясно, и кто чужой, и что нужно делать. Но в экспериментальных условиях легко удается скрыть, кто свой, а кто — чужой, и тогда животные разделяются по любым второстепенным, в том числе и ложным признакам.

В благоприятной обстановке люди обычно относятся к «несвоим» мирно, часто проявляют интерес, а иногда и симпатии. При ухудшении обстановки отношение резко меняется на враждебное. У людей программа «научись узнавать своих» начинает действовать очень рано. Уже в возрасте нескольких месяцев ребенок начинает своим улыбаться, а на чужих хмурить бровки, делает рукой движение «прочь!», кричит. И позднее этот поиск продолжается. Разделите детей на несколько дней, на две случайные группы по любому признаку — и тотчас они начинают считать компаньонов по группе своими, а другую группу — чужой. И тут же по отношению к чужим начнут проявлять агрессивность и нарушать моральные запреты. К сожалению, мы поддаемся воздействию этой программы всю жизнь, выделяя своих — однокашников, соседей, сослуживцев, земляков, единоверцев — и так без конца.