Кастиэль пытается смотреть на него без зубового скрежета, но выходит чёрта с два. Это потому, что он знает таких, как Натаниэль: хороших и мелочных. Приличных и подлых. Нежных и отвратительных.

Ненастоящих до самого последнего жеста.

Сам Кастиэль, конечно, считает себя выше. Мол, вот, я искренний, хотя и посылаю всех нахуй. Честно-непорядочный, по-настоящему самолюбивый. Слушать из вежливости, не уходить посреди разговора, если аж дёргает от скуки, задавать наводящие вопросы – это не по него.

И другим не вру, ухмыляется он широко, и уж тем более самому себе.

Натаниэль в ответ может только промолчать.

***

Натаниэль – выглаженные рубашки и сдержанные улыбки, аккуратно завязанные галстуки и блестящие ботинки. В руке папочка, в глазах вежливое и где-то ледяное, в башке – чёрт знает что.

Чёрт знает, и он, Кастиэль, наверное, тоже догадывается.

Натаниэль – черти в тихом омуте, Натаниэль – синяки по всему телу, Натаниэль упрямее его самого в сотню раз. Кас не подписывался на эту хуйню ни тогда, ни сейчас, и когда Линн просит «помоги ему», он только поджимает губы.

– Как он жить потом с этим будет, ты подумала? – жевать фильтр сигареты – плохая привычка, но он делает так только тогда, когда нервничает. – С тем, что я оказался прав? Или с тем, что я помог ему?

Он даже не говорит – нахуй надо.

Он даже не говорит – как с этим буду я.

К Натаниэлю не подходить и не дышать с ним одним воздухом, потому что даже это вызывает отторжение.

Линн шепчет одними губами: «тогда помоги мне».

На это больше ответить нечего.

***

Конечно, Натаниэль не станет его слушать. Конечно, его не тронут даже слёзы Линн. Он лучше всех знает, он и без остальных справится. Это – его дело.

Кастиэль проговаривает всё, что может сказать ему староста, всё, чтобы быть к этому готовым, чтобы руки не затряслись и самого не начало трясти от злости. От Кастиэля несёт сигаретами за версту, мог бы – набухался, правда, школьникам алкоголь не продают. Кастиэль проговаривает всё про себя, Кастиэль знает, что ему скажут, Кастиэль готов к конструктивному диалогу (на самом деле, он умеет держать себя в руках),

но когда староста говорит вслух всё то, что звучало в его голове раньше, Кас каменеет от ярости.

Может быть, всё дело в том, насколько у старосты упрямые глаза.

Может быть, в презрении, в нежелании принимать помощь именно от него, может быть, в уверенности, что он сам со всем справится и в том, что у него всё в порядке.

Но Натаниэль говорит: это не твоё дело, отвали от меня, не делай вид, что тебе не плевать. Натаниэль говорит: пошёл к чёрту, мне не нужна твоя помощь,

а запястье, выглядывающее из-под рукава, синее.

Кастиэль впечатывает его в стену головой, чтобы спровоцировать, рассчитывая силу, чтобы не слишком сильно ударить.

Впечатывает – и замирает.

– Сначала врежь мне, – шипит, – а потом выслушай.

Получается без второго.

***

Кастиэлю настолько не всё равно, что с ним происходит, что ему хочется сдохнуть. В плане – столько времени он думал, что Натаниэль увёл у него девушку, Н а т а н и э л ь, этот хороший правильный пай-мальчик, был он таким или казался, неважно.

А потом оказалось, что Дебра сука, а сам Кастиэль не умеет разбираться в людях.

А потом оказалось, что весь этот лёд и всё это двойное дно в раньше таком идеальном старосте – не галлюцинация.

Натаниэль оказывается единственным человеком, в котором Кастиэль не ошибается,

но по отношению к которому делает ошибку сам.

***

Жалеть о прошлом – дело гиблое. Корить себя за то, что не выслушал – тоже.

Линн дёргает за рукав: ты поговорил с ним, Кас, поговорил, что он сказал? – а Кас чиркает зажигалкой и смотрит на огонь.

– Скажи, – фыркает, – ты действительно думала, что он меня послушает?

Это логичный и предсказуемый поворот. С чего Натаниэлю слушать того, кто в очень важный момент сам его не послушал?

– Знаешь, – Линн мечтательно улыбается, и эта улыбка выглядит странной на её измученном сером лице. – Только тебя он и послушает, Кастиэль.

Кастиэль не знает, что на это ответить, и, если честно, ему не хочется отвечать.

А вот смеяться – хрипло и нервно, как он не может себе позволить давным-давно – очень.

***

– Я, – говорит Натаниэль как-то зло. – Я переехал.

Кастиэль даже оборачивается – в смысле, чувак, ты что, со мной разговариваешь? – но рядом никого нет. Виолетт вышла из класса последней, а он что-то совсем затупил.

– А?

– От родителей, – старосте слова даются с трудом. – Я переехал. На съёмную.

– О, – на большее Кастиэля не хватает. Запястье Натаниэля отливает неприятной желтизной, но это значит, что синяк начинает сходить. А значит, так скоро будет со всеми синяками на его теле. А значит, это хорошо.

– Заведу кота, – лицо Натаниэля немного смягчается. – Назову Ангелом.

Кастиэль фыркает, словно оживает немного, словно его отпускает.