– Что с бровью? – он спрашивает это в мой затылок.

– Зашили, – я говорю так же тихо.

Он не отвечает. Просто целует меня еще раз. Теперь в шею. И от этого короткого прикосновения по телу проходит волна едва заметной дрожи. Стискиваю ладонями края раковины.

Адиль выдыхает что-то полушепотом на своем. И в его словах я слышу неприкрытую нежность. Какую-то отчаянную, грубоватую. От этой непонятной мне фразы сводит болезненно что-то глубоко в груди.

Что ответить, я не знаю.

Закусываю губу, чувствуя солоноватый привкус крови. Ссадина совсем свежая. Глупо было трогать.

Больше никто из нас не произносит ни слова. Коротко тронув губами мое плечо, Адиль просто тянет вниз мои трусы – увидев сообщение от Адиля, я не стал тратить время на то, чтобы одеться, так и пришел в трусах и шлепках - приспускает свои штаны, щелкает крышкой тюбика с кремом и проскальзывает пальцами между моих ягодиц.

Подушечки шершавые и теплые. Крем быстро согревается на коже.

Тяжело втягиваю загустевший воздух, чувствуя, как в меня втискиваются сразу два пальца. Впрочем, ненадолго. Через полминуты Адиль вынимает их, тянет меня на себя и просит:

– Расставь ноги.

От его охрипшего шепота по позвоночнику пробегают мурашки. Молча слушаюсь, прогибаюсь в спине, давая доступ.

Он вталкивается медленно, придерживает меня за бедра. А я чувствую под своей ладонью, которую инстинктивно положил на его бедро, горячую, покрытую жесткими волосками кожу.

Это даже отвлекает от боли. Но наш секс – это всегда сначала больно. Потому что слишком быстро. Слишком неудобно.

Я вдруг представляю, как мы могли бы трахаться лицом к лицу. Как Адиль бы накрыл меня собой, прижимая не к забрызганной раковине, а к постели. Моей постели. Или своей. Без разницы.

Почему-то отчетливо видятся его темные, обрамленные густыми ресницами глаза. И в них снова нежность.

Или это в зеркале?

– Больно? – горячая ладонь ложится на мой опавший член. – Прости. Подождем.

И за это его неловкое «подождем» я готов разрешить ему все что угодно. Меня накрывает. Я вцепляюсь в его ладонь, тяну наверх, прижимаюсь губами к самой середине, трусь щекой.

Адиль глухо вздыхает, гладит пальцами мои губы, почти невесомо, явно боясь потревожить ссадину.

– Давай, – почти скулю. Мне уже плевать на то, что больно. Потому что еще немного и... Ох, мать твою!.. Господи...

Дыхание застревает где-то в легких. В глазах вспыхивает. Член Адиля задевает во мне то самое нужное место, вскользь, но от этого мое тело словно превращается в сплетение обнаженных нервов. Я стискиваю руку Адиля так, что ему, наверное, больно, но он сжимает мои пальцы в ответ и двигает бедрами сильнее, вталкиваясь, кажется, до конца.

Он двигается во мне беспорядочно, грубовато. Лижет мою шею, целует плечи. Шепчет что-то хрипло. Я не разбираю слов. Может, потому что сосредоточен на другом, а может, Адиль просто говорит не на русском. Не знаю. Мне плевать.

Потому что он отталкивает мою руку и обхватывает мой член своей ладонью. И это...

Я насаживаюсь уже сам. И боль стоит тех разрядов удовольствия, которые пронизывают мое тело от каждого движения. Я словно весь растворяюсь в этих безумных ощущениях. В этом извращенном подобии занятия любовью.

Потому что любовью занимаются не так. Наверное.

Адиль кончает первый. Просто вдруг замирает, заставляя меня разочарованно и жалобно хныкнуть, а потом...

– Ярослав... – он выдыхает это мне в самое ухо. Хрипло, едва слышно.

Колени слабеют. Я остаюсь стоять только потому, что Адиль держит меня, прижимая к себе. Ну, и еще потому, что одной рукой держусь за раковину.

В отражении словно не я. Там кто-то другой. С лихорадочными пятнами румянца на щеках, с приоткрытым в немом стоне ртом. С нехорошо блестящими глазами.

Адиль не отстраняется. Прижимает ближе, одновременно лаская меня. И я неожиданно даже для самого себя, захлебываясь дыханием, кончаю, вцепившись в его предплечье.

– Тише, – мягко говорит Адиль. – Молодец.

И неловко целует меня в уголок рта, заставив запрокинуть голову.

А потом мы просто стоим в едва освещенном туалете медпункта. Вот так вот, у раковины, напротив зеркала. Я чувствую, как из меня вытекает теплое. Катится каплями по бедрам.

Наверное, со стороны выглядит пошло. Увидь нас кто-нибудь сейчас, вся рота узнала бы, что «Полевого трахает чеченец».

И тогда...

Устоявшееся общественное мнение. Не такое уж беспочвенное, к слову. Просто... Просто у нас все иначе. Один шанс на сотню тысяч.

Кто бы поверил мне, если бы я сказал, что люблю этого самого Адиля?

Адиля, который сейчас, тяжело дыша, прижимается грудью к моей спине. Адиля, который держал меня за руку. Который хрипло шептал мое имя, кончая.

Русский японец и чеченец. В армии.

Картина маслом. Сюжет для статьи о бардаке и беспределе, который творится в российских вооруженных силах. Если не знать деталей.

Невесело улыбаюсь нашему отражению.

– Мне пора, – говорит Адиль, прижимаясь щекой к моему виску. – И тебе.