<p>

Первый удар я пропускаю слева. Кулак врезается чуть выше виска, в глазах темнеет, на секунду теряю ориентацию в пространстве. Всего на секунду. Но этого хватает, чтобы пропустить второй. Очень точный, надо сказать, второй. Ровно в солнечное сплетение.

Сгибаюсь, инстинктивно зажимая грудь ладонями. Доносится смех, мне залепляют унизительную пощечину.

Ну, да, втроем на одного...

– Чё, узкоглазый? Сдулся? – меня вздергивают за шкирман, заставляя выпрямиться. – А как же твое каратэ? В кино показывают, что вы, косоглазые обезьяны, в этом профи.

Кажется, мне успели рассечь бровь. Потому что по щеке стекает теплое и липкое, а говорящего я вижу очень смутно. Судя по голосу – Смирнов из третьего взвода. Ублюдок. На гражданке был кем-то вроде скина. Или как там они себя называют?

И здесь компанию себе подобрал соответствующую.

Такой гремучей смеси из убеждений я еще не встречал.

Тут тебе и славянское язычество, и чистота крови, и Гитлер со всевозможными атрибутами, вроде свастики, и ненависть к «чуркам». Особенно последнее.

Забавно только, что мимо тех же чеченов, развлекающихся на брусьях, эти «сыны Сварога» и ярые патриоты проходят быстро и молча.

А вот такие отщепенцы, как я – самое оно для демонстрации того, как надо «очищать нацию».

Хотя я не виноват, что моя мамаша залетела от японца. Москвичка, между прочим, в черт знает каком поколении.

Только эта информация младшему сержанту Смирнову совсем не интересна. Его волнует только разрез моих глаз. И плевать, что меня зовут Ярослав.

– Чё молчим, язык проглотил? – удар в живот я успеваю предотвратить, поставив блок. Правда, за это меня тут же бьют по почкам, отчего я с хриплым вскриком падаю прямо в мокрую от недавно прошедшего дождя пыль.

Блядь...

– Русского языка не понимаешь? – Смирнов грубо хватает меня за волосы, заставляя задрать голову.

По русскому в школе у меня было пять.

Хочется ответить что-нибудь очень злое и нецензурное, но я заставляю себя проглотить болтающиеся на кончике языка слова. Получить вдобавок к синякам и ссадинам еще и перелом – совершенно не хочется.

Остается довольствоваться мысленными ответами.

Да, знаю, что выгляжу как слабак. Но за свои неполные двадцать лет, из которых одиннадцать пришлись на три разные школы, я уяснил, что в таких ситуациях лучше молчать.

Разница только в том, что ни в одной из этих школ меня не били до кровавых соплей.

– Походу учить придется, – с насмешкой комментирует кто-то сбоку.

Лучше бы моя мамаша сделала аборт.

– Пусти его, – знакомый голос с характерным кавказским акцентом я слышу еще раньше, чем вижу его обладателя.

Адиль.

У меня внутри словно кто-то аккуратно ослабляет натянутую до звона струну.

– Защитник униженных и оскорбленных? – хватка на моих волосах ослабевает, Смирнов почти отшвыривает меня. Успеваю выставить руки, чтобы позорно не растянуться на земле. Сплевываю вязкую, красную от крови с разбитой губы слюну. Левая бровь горячо токает.

– Пришел свою сучку забрать? – интересуется Смирнов.

Вас сейчас больше, поэтому такой смелый? Мудак.

Хотя братья-горцы в куче тоже ведут себя совсем иначе, чем поодиночке.

Ну, а Адиль...

Адиль – это отдельный разговор. Адилю с самого первого дня было будто больше всех надо. С той самой минуты, когда он негромко, со своим едва заметным акцентом, повторил мое имя, пожимая мою руку.

Дело всегда в личной симпатии, да? Частный случай. Я в него удачно вписался. На самом деле Адиль мало чем лучше Смирнова.

Я знаю это. Но мне плевать.

Психология. Мать ее.

– Хочешь поговорить об этом? – спокойно спрашивает у него Адиль.

Все дело в как бы невзначай тусующихся поодаль пятерых Адилевых земляках. Массовую драку здесь устраивать никто не будет. Я далеко не повод.

– Поговорим, – недобро прищуривается Смирнов. – Позже.

Уходит он медленно, типа с достоинством. Сопровождающая его парочка почти синхронно сплевывает наземь и следует его примеру.

Как будто не рядовые славной Российской Армии, а гопота из «устьзажопинска».

Хотя почему «как будто».

– Шакалы, – выплевывает им вслед Адиль. – Пошли, – а это уже мне. – Отведу тебя в медчасть.

В интонации нет и намека на жалость или участие.

И я благодарен ему за это даже больше, чем за то, что вмешался.

***

Теплые губы прижимаются к затылку. Мягко, почти что нежно. Адиль просто обнимает меня со спины и замирает, сцепив руки на моем животе.

В тусклом зеркале над умывальником отражаются наши смутные в темноте силуэты.

Спрашивать у Адиля, как он оказался в половине первого ночи в медпункте – бесполезно. Я и не спрашиваю. Просто молча смотрю в зеркало.