Между тем моя патронажная медсестра начала готовить стоявшую вдоль стен диковинную технику к демонстрации новых, надо полагать, не менее фантастических чудес. Пробегавшие по её лицу тени недвусмысленно анонсировали предстоящий фильм ужасов. Свежепобитый, с дрожащими поджилками, я ожидал очередного морального и физического избиения.

Вомб хлопотала вокруг вместительной полусферической чаши, установленной на трубчатой стойке, усеянной торчащими во все стороны штуцерами, фланцами и электрическими (?) разъёмами. Прозрачная чаша была бы копией используемой на соревнованиях штангистов кюветы с магнезией, если бы не гофрированные чёрные шланги с блестящими наконечниками и толстые кабели, подсоединённые к её ножке медсестрой. Свободные концы энергокабелей и шлангов Вомб подключила к ответным частям пристенных аппаратов и, критически всё перепроверив и осмотрев, в течение нескольких минут настраивала лимбы, шкалы и ручки с высунутым от усердия языком.

Я взглянул на Лапца и поразился: в его глазах стояли слёзы! Он, только что поколотивший меня, сейчас меня жалел, будучи осведомлён об уготованных мне матушкой Вомб новых мучительных процедурах! Подобные сантименты были не в стиле карлика и, поразмыслив, я предположил, что его слёзы – это классические крокодиловы или не менее банальные слёзы радости.

Игнорируя нас, Вомб второй раз за последние полтора часа разделась и облачилась в специальную униформу наподобие использующейся хирургами во время операций. Увенчав голову тугой шапочкой и подобрав волосы, она принялась надевать перчатки, многократно сгибая и разгибая кисти рук и тщательно натягивая резину между пальцами. Мне не к месту вспомнился некий мудрец, заметивший как-то, что «дырочки между пальцами» даны человеку для того, чтобы через них хоть что-то иногда проваливалось, то есть для компенсации сильно развитых у людей «хватательно-загребательных» рефлексов.

Завершив приготовления, Вомб с полуоткрытым ртом и трепещущими ноздрями от начавшего охватывать её экстаза медленно приблизилась к нам с Лапцом, продолжавшим машинально придерживать меня под руку. Душа моя провалилась в пятки, а сердце ёкнуло: даже больничный запах повергает меня в уныние, а уж вид одетого для проведения операции хирурга…

Двумя пальчиками матушка Вомб ухватила засаленный воротник пёстрого жилета Лапца, стащила с него провонявшую потом и ещё чёрт знает чем тряпку, походя отодрав его липкую ладонь от моей руки, и не глядя отшвырнула разноцветный «плащ Иосифа» в сторону. Пятью секундами позже та же участь постигла и замызганные шорты.

У меня глаза полезли на мгновенно вспотевший лоб при виде такого неожиданного поворота событий. Пока я ошарашенно хлопал ими, словно вернувшийся из командировки и сунувшийся в платяной шкаф незадачливый муженёк похотливой жены, Вомб вцепилась Лапцу в плечо и поволокла упирающегося карлика к таинственной жертвенной чаше. Я отпрянул и, споткнувшись о кушетку, плюхнулся на неё и уже не пытался встать.

Подтащив Лапца к кювете, рослая и сильная Вомб легко оторвала его от пола. Карлик судорожно сучил кривыми ногами и причитал на все лады. Вомб посадила его в чашу, как сажают малыша в таз с водой. Ноги карлика свесились через край, а свободно достававшие до пола умопомрачительные руки, извиваясь двумя гигантскими червями, в отчаянии принялись ощупывать едва заметные зазоры между гладкими плитками покрытия. Исчезли последние сомнения: странная процедура предназначалась именно Лапцу, а отнюдь не мне!

Вот это импеданс, вот это патология!

Движения неуклонно продолжающей малопонятное дело матушки Вомб были профессионально точны и уверенны. Она закинула короткие ножки Лапца в кювету, а затем жестом сноровистой хозяйки, подбирающей свесившуюся с дуршлага откинутую на него лапшу, подхватила безразмерные руки карлика и, не обращая внимания на то, что причиняет ему боль, буквально скомкала их и затолкала в сосуд вслед за ногами.

– Аа-а-й-а-я-я-хх-х-ы-э-а-а-а!!! – Страшный крик Лапца едва не повредил мои барабанные перепонки и не выдавил окна и дверь. Мне даже почудилось, что халат матушки Вомб заколыхался и захлопал, как на ураганном ветру, от такого истошного вопля. В страхе я забрался на кушетку с ногами, вжался спиной в стену, но глаза не зажмурил, а, подогреваемый патологическим любопытством, наблюдал за варварской по методам уникальной операцией.

А Вомб, не давая карлику опомниться, продолжала священнодействовать. Ловкими пальцами она тщательно ощупывала неказистое тельце карлика, начав с таза и ягодиц и постепенно перемещаясь вверх, выискивала одной ей известные нервные центры, чакры и просто слабые места. Затем её руки сомкнулись на морщинистой шее Лапца, и мне померещилось, что сейчас карлик непременно будет задушен находящейся в шаманском экстазе медсестрой, но они переместились на голову.

Через мгновение лысый череп карлика оказался зажатым между сильных ладоней Вомб, словно проходящий проверку на зрелость арбуз.

– Потерпи, потерпи, – машинально успокаивала Вомб хнычущего жалобнее больного ребёнка Лапца, но ведьминские интонации голоса заставляли карлика вопить ещё громче в предощущении чего-то более ужасного.

Глаза демонической женщины метали искры, на губах показалась пена, богатое рельефное тело пронизывала крупная дрожь.

– Начала! – бессознательно объявила полностью отрешённая от действительности Вомб.

Хруст лопнувшего черепа потонул в моём протестующем крике. Мозги уже стекали по химерическому лику карлика, а он почему-то ещё хрипел. В страшных муках Лапец покидал гротескный Мир Большого Бабуина.

– Продолжаю! – с той самой интонацией, с какой хирург бросает ассистентке «Тампон!» или «Зажим!», – вновь выкрикнула в пространство Вомб.

Теперь она принялась в буквальном смысле слова месить череп карлика и всё его гнусное содержимое так, как умелая повариха перемешивает пропущенное через мясорубку мясо, приготовляя котлетный фарш или печёночный паштет. Брызги похожей на гной жёлто-зелёной дряни летели ей на халат, а некоторые долетали и до не защищённого респиратором разгорячённого лица, покрытого мелкими бисеринками пота.

Карлик больше не хрипел: он, слава Богу, отошёл быстро, в течение нескольких секунд, иначе я бы не выдержал потрясающее зрелище растянутой во времени безобразной смерти. По глазам матушки Вомб можно было заметить, что она перестала излишне напрягаться: теперь истошные вопли не давили ей на психику, не мешали доводить начатое до логического завершения.

Управившись с черепом, она переключилась на тело и конечности, споро превращая мёртвую органику в кровавую кашу, в желе, в чёрт знает что. До меня докатилась тёплая тошнотворная волна, вобравшая в себя запахи мозга, крови, лимфы и дерьма, излившихся из разделываемого как на бойне Лапца. Нетронутыми остались пока только длиннющие руки и короткие хожни карлика, а также его непропорционально большой фаллос.

Но Вомб не останавливалась и, хотя темп её движений чуть замедлился, вскоре дошла очередь и до пипирки. Пошарив на дне ведьминого котла, заполненного излучающей тепло биомассой, она выудила внушительный «вульверхэмптон» Лапца, походивший на огромную разваренную сардельку, и установила его в центре чаши вертикально, а сама занялась перетиранием в фарш рук и ног карлика. Постепенно чаша заполнилась однородной кашицей, и только упругий ствол фаллоса в гордом одиночестве возвышался над уровнем дурно пахнущей жижи.

При виде такого полового богатства мне вспомнился бородатый анекдот о молоденьком поваре, которому для начала предложили пожарить сосиски для молодожёнов. Новичок с этой простой задачей не справился. «Я их кладу так, – возбуждённо объяснял он помирающим со смеха опытным кулинарам, – а они встают вот так!».

– Перерыв! – объявила матушка Вомб. Видимо, ей, как и поварёнку из анекдота, пока не достало сил и сноровки уложить горизонтально могучую сосиску карлика и она решила передохнуть. Вытерев вспотевший лоб тыльной стороной ладони, она устроилась на табурете в позе кучера, стараясь при этом не испачкать халат об окровавленные перчатки, хотя он уже был обильно забрызган кровью, мозгами и дерьмом.