– Слышишь, Лохмач невоспитанный: у тебя есть шанс допрыгаться до Потенциальной Ямы, – всхлипнул идиотским смешком Лапец, после чего взял себя в руки, причём в буквальном смысле слова.
– Ты правильно догадался, Лохмач, – продолжала просвещать меня Вомб, – как жить – знает Определитель. Новая жизнь может и не понравиться тебе, зато это будет правильная жизнь – в том смысле, что ты станешь жить, как велит, как хочет, как учит Определитель. Такая жизнь должна нравиться каждому – значит, понравится и тебе, – с непоколебимой убеждённостью замкнула женскую логическую цепочку матушка Вомб.
Я даже вспотел от такой, с позволения сказать, женской логики.
– А по какому праву этот ваш Главный Бабуин распоряжается чужими жизнями? – задал я вопрос, который в зависимости от ответа мог оказаться и риторическим, и нериторическим.
Трое слуг Определителя уставились на меня, как на умалишённого. Карлик крякнул, Хенда выронила из рук карандаш, а Вомб осторожно провела рукой по моей растрёпанной шевелюре, словно успокаивая плохо выдрессированного пса. Невычесанного Кобелину, если хотите.
– Кто такой Главный Бабуин? – вопросил оторопевший Лапец, но его не удостоили ответом.
– Неужели не понимаешь? – участливо проговорила Вомб, не убирая ладони с моего затылка.
– Нет, – как и подобает классическому Ивану Дураку (одно из моих многочисленных кодовых имён), честно ответил я.
Впервые с момента нашей встречи руки карлика застыли неподвижно.
Вомб нервно облизнула губы.
– Потому, что он Определитель, дурашка, – взъерошив мои патлы, терпеливо «объяснила» она. – О-пре-де-ли-тель!!!
– Определитель дурашка? – деловито-дурашливо переспросил я, подражая болтливому волнистому попугайчику.
– Опасный тип! – опередив Вомб, отрывисто прокаркала карга с карандашом. – Теперь я сама убедилась, что Лапец должен конвоировать Лохмача в максимально недёжной ипостаси клубка. – Она повернулась к патронажной сестре: – Ты согласна, Вомб?
Вомб убрала руку с моей головы и, слегка волнуясь, сказала:
– Я-то давно согласна. – Брови Вомб нахмурились. – Да вот Лапец не очень настроен катиться клубком.
– Буду ведь обречён на половое воздержание! – сварливо проквакал карлик. – Так и заболеть недолго!
– Не преувеличивай, – успокоила его многоопытная матушка Вомб, весь облик которой просто кричал о том, что, как говорится, медсестре лучше переспать лишний раз, чем недоесть. – От этого ещё никто не умирал!
– Оплатим вредность, – скупым голосом бросила Хенда и принялась яростно копаться в засаленном гроссбухе, вероятно, сброшюрованном из развёрнутых кульков из-под жаренных на масле-«рыгаловке» пирожков.
Карлик издал тоскливый протяжный звук, который мне никогда не удастся в точности воспроизвести.
– Ещё вопрос, – подвергаясь опасности быть поколоченным, поднял я руку, словно примерный ученик.
– Если последний, то давай, – не отрываясь от бумаг, процедила Хенда, теряя к разговору всякий интерес, какового интереса у неё и было-то шиш да кумыш.
– Спрашивай! – напряжённо сказала Вомб, опасаясь очередной вшивой шуточки и потому придерживая меня за плечо.
– Почему от вас выходят не только мальчиками, но и глубокими стариками? – памятуя о восьмидесятилетнем дёртике, спросил я с замирающим сердцем. – Надо полагать, не только из-за временных аномалий?
– Ух ты какой осведомлённый! – ёрнически прокомментировал Лапец и незаметно от остальных больно саданул меня большим пальцем правой руки под рёбра.
Хенда оторвалась от бумаг и, ухватив карандаш обеими руками, пристально посмотрела на меня.
– А вот почему, – злорадно проговорила она. – Если после назначенной тебе Эстафеты ты снова будешь верещать «По какому праву, по какому праву?!» и добровольно не согласишься начать жизнь с точки своего первого значимого грехопадения, тебя незамедлительно направят на Большой Эллипс. Это вроде Эстафеты, только наоборот. Перемена ролей. В отличие от Эстафеты, на Эллипсе тебя имеют право сразу убить, – она сделала многозначительную паузу и повернула карандаш в горизонтальное положение. – А не убьют – будут мучить и пытать до тех пор, пока ты не состаришься и не умрёшь. – Карандаш в её руках снова встал вертикально. – Но лучше сразу, сам понимаешь… – Хенда криво улыбнулась и заговорила с нарастающим остервенением: – Кроме Эллипса, тебе могут предложить Потенциальную Яму, где ты просуществуешь в абсолютном бездействии и безвременье столько, сколько отмерит тебе судьба. Некоторые утверждают, что Яма будет похлеще Эллипса. Впрочем, увидишь сам. Но во всех случаях, кроме варианта с Эстафетой, ты закончишь свой путь трупом. – Хенда вдруг с треском переломила карандаш. – Повезёт тебе – твои мощи выбросят назад, не повезёт – захоронят здесь. Имей в виду: похороны нынче дороги, а межпространственная переброска стократ дороже… А похороны у нас, я тебе скажу, – начала она после паузы, но внезапно лицо её неузнаваемо исказилось в страшной гримасе. – Что ты так смотришь на меня, пакость паршивая?! – с перекошенным ртом завизжала Хенда громче, чем ревёт тифон океанского лайнера.
Обломки карандаша полетели мне в лицо.
– Вон отсюда! – злобно прошипела Хенда и с треском захлопнула необезжиренный гроссбух.
Глава 14
Мы возвращались в родильную, так сказать, палату в полном молчании. Сконцентрировав остатки психической энергии и варьируя режимы, я пытался снять блокировку, пытался, по образному выражению карлика, «пробить изоляцию» и стать прежним Ольгертом Васильевым. Всё было тщетно. Душа моя, зажатая в невидимом чужом кулаке, казалось, потеряла связь с телом. Я едва не плакал от обиды: мой верный «спиттлер» бездарно ржавел в перевязи, не желая идти мне в руки! Я догадывался, что меня блокирует не только Лапец – здесь чувствовались ещё два-три чьих-то блока. И уж совсем бесспорной выглядела мысль о том, что вонючий карлик не мог единолично принять странное решение не отбирать у меня оружие и не выпотрошить карманы. С другой стороны, чего аборигенам бояться пистолета, если меня спеленали в своеобразную смирительную рубашку? Они сильны, могущественны и уверены в себе. Почему бы не предположить, что меня хотят сделать бессловесной пешкой в какой-то местной потехе с элементами острых ощущений? Да, собственно говоря, им, таким прозорливым, должно быть известно, что и без «спиттлера» я умею творить маленькие чудеса. Неожиданно мне подумалось, что оружие является неким символом, играет не известную, не понятную мне ритуальную роль. Я чувствовал, что эту пришедую из подсознания отвлечённую, малозначающую саму по себе мыслишку следует пристегнуть к другой, и тогда странная ситуация прояснится. Но эту другую мысль я так и не сумел генерировать, что повергало меня в уныние.
Лапец тоже был не в настроении. По словам Вомб и Хенды, ему предстояло катиться каким-то там клубком. Что сие означало, я понятия не имел, но видел, как сильно это удручает карлика. Едва мы оказались в палате Вомб (или, правильнее будет сказать, в моей), Лапец выплеснул все свои сомнения и страхи на меня. Разумеется, я опять не сумел перевести кулачный монолог длиннорукого карлика в активную двухстороннюю беседу и принужден был исполнять роль одетой сборщиком налогов резиновой куклы, которые стоят в салонах психофизической разрядки. Кстати, вход туда далеко не бесплатный, а Лапец сорвал на мне зло, не потратив ни гроша. И всё-таки в карлике было больше злости, чем силы, поэтому он хотя и наставил мне синяков и шишек, но так и не выбил ни одного зуба. На этот раз Вомб и пальцем не пошевелила, чтобы меня защитить, со странным выражением лица наблюдая за избиением, если можно так выразиться, будущего младенца. Истекая вонючим, как секрет скунса, потом и сипло дыша, злобный карлик наконец оставил меня в покое.
