Сладкая спазматическая волна прокатилась по позвоночнику и, разбившись о волнорез мгновенно восставшего, будто выскочившего из подпространства фаллоса, стащила меня с опостылевшей кушетки и понесла к разомлевшей и, казалось, только и ожидающей посева отборного мужского семени соблазнительной медсестре, притягивающей к себе с той неодолимой силой, с которой притягивает звёзды, туманности, галактики, скопления галактик и скопления их скоплений одно из необъяснимых чудес Метагалактики – Гигантский Аттрактор.

– Вернись на белый квадрат! – властно крикнула Вомб, и её голос резанул по тестикулам острейшим серпом из бездислокационной стали.

Испуганный фаллос быстро перешёл в режим увядания.

– Сладенького захотелось, дурашка? – участливо спросила медсестра тоном классной дамы. – Лапец прав, ну и наглец же ты!.. Становись на квадрат!

Как побитая дёртиками «кукла» плетётся с пыльного плаца в вонючий барак, вот так заковылял-закандылял я к идеально чистой белой плитке пола. Расположился точно посередине квадрата и, стараясь не смотреть на посмеявшуюся надо мной матушку Вомб, принялся тоскливо озираться по сторонам в поисках выхода – выхода в буквальном и фигуральном смысле. Окно я уже попробовал, оставалась дверь. Я отвёл от неё взгляд, продолжая контролировать вход, а точнее, возможный выход периферическим зрением. Надо же, чёрт побери, переломить себя, выскочить наконец из страдательного залога! Неужели я, побывавший на своём веку в самых невероятных переделках, не найду в себе силёнок, чтобы и на этот раз вырваться из цепких лап чужаков-ксенофобарей?

Я мягко подобрался, незаметно от Вомб напрягая и вновь распуская мышцы перед прыжком в сторону двери, на которую я даже не смотрел: к ней должно привести тёмное мышечное чувство. Рекогносцировка закончилась, мне оставалось совершить последний решительный шаг.

– Встань, как стоял! – болезненным ударом многохвостного бича ожёг меня гнусавый окрик.

Я растерянно обернулся и встретился со свирепым взглядом карлика. Вероятно, он исподволь наблюдал за мной, пока Вомб демонстрировала мне свой порнофильм, обильно сдобренный несусветными ужасами, или ужастик, донельзя напичканный порнографией. Сгорая от нетерпения совершить попытку к бегству, я не заметил, как одной ногой сошёл с белого квадрата. Как говорят прыгуны в длину: «Заступ!».

Итак, бродяга, твоя попытка не засчитана…

– Встань, как стоял! – злобно повторил Лапец, делая шаг мне навстречу и сжимая потные кулаки.

«Вот и весь секс», – невесело заключил я, не спеша возвращать ногу на предназначенное ей место.

– Встань, дурашка, – вкрадчиво проговорила Вомб. – Не испытывай моего терпения, бегунок ты мой, сладострастничек! – И игриво пожаловалась в пространство: – Совсем замучил бедную женщину!

Потерянно вздохнув, я подчёркнуто расположил ступни точно посередине белой плитки и расслабился.

– Внимание, Лохмач! – раздался сосредоточенный голос сестры. – Теперь можешь смотреть туда, куда любишь смотреть!

И я посмотрел и увидел, что уже соединён с матушкой Вомб длинным фалом непонятно откуда взявшейся и неизвестно когда и как приросшей ко мне пуповины. И не успел ничего больше ни подумать, ни сказать, ни совершить. Меня затрясло как на вибростенде и я начал стремительно молодеть, не успевая осознавать непрерывно меняющегося себя. Нечто подобное я испытал, когда переломил иголку-предохранитель автономного сердца, бившегося в груди Владимира Петровича Петунина. В тот момент я потерял лишь накопленную мозгом за три с лишним десятка лет жизни информацию, физически оставшись тем же тридцатитрехлётним добрым молодцем, сохранившим полный набор с рождения заложенных в человеке инстинктов и безусловных рефлексов. Сейчас же я молодел одновременно и «умственно», и физически – менялся мой рост, я становился менее массивным, и даже одежда непостижимым образом менялась на мне! Пол приближался к глазам, я последовательно превращался в молодого человека, в юношу, в подростка, в отрока, в ребёнка, в дитя! В вихревом ритме перемен я наконец достиг возраста, в коем человек не помнит и не осознаёт себя. И с этого момента я должен был бы перестать ощущать что-либо, но превратившись в мокрый комочек плоти, тем не менее видел и чувствовал, как меня затягивает в таинственный мальстрём демонической женщины, и мне было и смешно и страшно наблюдать этот уникальный кошмар.

Поскольку из известного места выходят обычно головой вперёд, возвращался я туда, естественно, вперёд ногами, как если бы поменялась вдруг стрела времени, и Вселенная повернула вспять, к своим непостижимым истокам. Я втискивался в чрево матушки Вомб, совершая сложное винтовое движение. Попросту говоря, ввинчивался. По утверждению некоторых физиков, винтовое движение наиболее верно отражает сущность времени и, пусть и приблизительно, но лучше всего моделирует его ход. Предполагается, что гипотетическая машина времени неизбежно будет иметь своим важнейшим механизмом винтовую передачу или её близкий аналог. Что ж, Вомб Ютер прекрасно освоила винтовое движение для перемещения пациентов во времени, опередив и даже посрамив наших физиков и философов. Пожалуй, она сама и была настоящей машиной времени, да к тому же ох какой не простой!

И в этом мне скоро пришлось убедиться.

Глава 11

1. Первая пощёчина от Вомб

Была макушка лета, и на улице стояла такая желанная в наших высоких широтах, но сейчас проклинаемая всеми адская жара. На шестом миллиарде лет своего существования жёлтый карлик G 2 решил напомнить людям о том, кто самый могущественный и почитаемый в нашей солнечной системе король. В эту сумасшедшую пору, когда плавится асфальт и размягчаются мозги, а изнывающая публика, плюя на возможное наказание, откручивает повсюду пожарные гидранты, и соизволил появиться на свет ваш непокорный слуга Ольгерт Васильев – нелепый человек со стопроцентно русскими корнями.

Где-то около полудня я и четверо моих приятелей-маломерков уселись за массивный старомодный стол, стоящий, как тогда казалось мне, в огромной, хорошо сохраняющей прохладу комнате с тремя высокими арочными окнами, выходящими на мощённый по-старинному булыжником и обсаженный липами внутренний двор. Наш дом и двор и липы были безнадёжно стары, но даже их преклонный возраст выглядел сущим пустяком по сравнению с уходящим в динозавровую глубину веков возрастом названия, носимого нашей улицей.

Улица называлась Двор Вождя.

Никто уже не помнил, имя какого вождя увековечило это не лишенное оригинальности название. Одни говорили, что слово «двор» появилось на указательной табличке раньше пресловутого «вождь», другие утверждали обратное. Как бы то ни было, а оба эти слова придавали неповторимое очарование тому уютному, поистине райскому, пропитанному ароматом прошлого уголку, где мы прожили свои лучшие дни. Сопливые мальчишки, мы не задумывались над проглядывавшей в странном сочетании слов очевидной двусмысленностью. Да что там «задумывались» – мы просто не обращали на это внимания! Кажется, и взрослые не улавливали мрачного намёка, зловещей аллюзии, содержавшейся в топонимической диковинке – Двор Вождя! Название не наводило людей на далеко идущие размышления, будучи оригинальным, уютным, звучным и привычным.

Позднее в этой, на первый взгляд, эклектической связке мне стала слышаться тревожная гармония своеобразного трезвучия.

Во-первых, оно воспринималось просто как название улицы.

Во-вторых, здесь улавливался намёк на двор в смысле челяди, то есть подданых Вождя, его слуг. Дворни, если кто-то ещё помнит. Прихвостней.

В третьих, в неравном, мезальянсном браке двух слов расшифровывалось указание на то, что наше славное местечко и мы сами со всеми своими потрохами принадлежим некоему Вождю, являясь его безраздельной собственностью…