Лапец мышкой выскользнул из палаты, аккуратно прикрыв дверь.

Чмокнул фиксатор, и я остался наедине с сестрой.

Теперь она двигалась, как сомнамбула, и не смотрела в мою сторону, но я чувствовал себя так, словно она сидела напротив меня и ощупывала мой череп сильными тёплыми пальцами. И я потёк, как могла бы потечь стеариновая свеча под яростным светом вспыхнувшей сверхновой звезды.

Вомб подошла к одному из зачехлённых аппаратов и откинула стерильно чистое белое покрывало. Под ним оказалось нечто вроде гинекологического кресла или массажного центра для гинекологического массажа матки. От этого чудовищного врачебно-сексуального приспособления отходили проложенные по полу мощные силовые кабели, зловещими змеями расползавшиеся по пристенным электронным шкафам.

Медсестра ловко взобралась на стол, улеглась на спину и, повозившись, устроилась таким образом, что область её обширных ягодиц несколько свесилась с края стола, затем закинула полусогнутые ноги в специальные петли. Ягодицы касались склиза, начинавшегося от края стола и плавно опускавшегося до уровня пола точно над белым квадратом, выделявшимся на фоне светло-коричневых плиток.

У меня отнялся язык и отвисла челюсть. Развёрстое влагалище матушки Вомб располагалось прямо против моего лица. Свежая нежно-розовая моллюсковая мякоть видавшей виды вульвы одновременно и отталкивала, и притягивала. Я издал неопределённый горловой звук и окаменел, как кролик перед тем ещё удавом.

– Внимание, Лохмач, – донёсся словно из-за стены напряжённый голос Вомб. – Сейчас я представлю тебе человека, которого ты обязательно должен узнать… Теперь молчи, – приказала сестра, хотя я давно онемел от удивления, и голос её перешёл в мучительный стон.

И тут прямо на моих бесстыжих глазах, которые я почему-то никак не мог отвести от влажной распустившейся розочки матушки Вомб, разыгрались самые настоящие… роды! Да, да, именно роды, и мне пришлось наблюдать их во всех физиологических и технических подробностях. Я крепко ошибся, приняв Вомб за акушерку. А эта дебёлая сорокапятилетняя (по предположительным оценкам) матрона оказалась не акушеркой, а, наоборот, роженицей. И занималась она сейчас тем, чем занимается на родильном столе обыкновенная роженица, только прекрасно обходилась без помощи фельдшера, акушерки или повивальной бабки. И это при том, что её великолепная фигура не носила никаких признаков беременности!

Впервые я наблюдал роды ещё в детстве: рядом с моим домом находился родильный дом, а отсутствием любознательности и любопытства я никогда не страдал. Я кое-что знал об этом чисто женском деле и потому был совершенно поражён скоростью изгнания плода (?) из чрева. Вомб Ютер опросталась мгновенно, изъясняясь на арго родильных домов, «как из пушки», словно лежала не на столе, а плавала в специальном бассейне, каковым пользуются эмансипированные роженицы, что не прочь поэпатировать скучную консервативную публику, демонстративно рожая в воде.

Мокрый клубочек новоявленной плоти скатился по нелепо смотрящемуся здесь склизу на стерильно белый квадрат, разматывая за собой необычно длинную пуповину. Дальнейшие события пролетели передо мной в ускоренном темпе, и я лишь тупо сравнил происходящие с новорождённым метаморфозы с трансформациями, которые испытывают герои пластилиновых мультфильмов.

Человечек рос и развивался и, чем крупнее и взрослее он становился, тем сильнее колотилось в груди моё несчастное сердце, словно пытаясь подстроиться под этот сумасшедший ритм. Я был не в состоянии опознать человека ввиду ураганной скорости процесса взросления – вычленить знакомые черты в мелькании постоянно меняющихся выражений его лица могло только подсознание. И, наверное, оно уже идентифицировало мужчину, которого будто из ничего воссоздавала, вызывала из небытия неподражаемая матушка Вомб, потому что во мне начало разрастаться чувство смутной тревоги.

Вокруг белого квадрата и стоявшего на нём дергавшегося, словно неумело управляемая марионетка, человека дрожало фиолетовое марево, неожиданно перешедшее в переливчатую игру необыкновенно ярких красок – вероятно, явившихся следствием эффекта Допплера. Но наслаждался я этой чудесной картиной совсем недолго: сумасшедшее сверхсветовое мелькание прекратилось так же внезапно, как и началось, и я различил за колыхающейся лиловой дымкой лицо одетого в классический костюм-двойку человека. Он стоял, не сходя с квадрата, повернув голову и пристально наблюдая за чем-то мне невидимым и при этом вёл себя предельно естественно – так ведёт себя человек, когда остаётся в комнате совершенно один. Он жил, дышал и двигался, насколько позволяло ему жить, дышать и двигаться образованное полупрозрачными стенками пространство своеобразного столба: шевелились тонкие губы, дрожали ресницы, смаргивали глаза. Однако нас с псевдороженицей он не видел, вне всякого сомнения. И – что за наваждение! – он был по-прежнему связан пуповиной с произведшей его на свет Божий или же просто вызвавшей его в моей памяти фантастически загадочной женщиной!

Внезапно человек как бы окаменел, словно некто остановил диковинную киноплёнку или залил пространство внутри прозрачного столба мгновенно застывшим жидким стеклом. Я неотрывно смотрел на застывшее как на фотографии лицо новорождённого, пока усталый голос Вомб не пробился сквозь лиловый туман, расползающийся от столба, к которому меня сейчас приколачивали на позор.

– Ты узнал его, Ольгерт, Лохмач, дурашка?

Сердце моё рвалось из груди, я задыхался.

– Да… – прошептал я.

– Не слышу, повтори! – попросила Вомб.

– Да, да, да! – в отчаянии вымолвил я, срываясь на крик.

– Кто это? Назови его, ну! – продолжала терзать меня Вомб.

Я разлепил пересохшие губы и со смешанным чувством облегчения, покорности и стыда тихо ответил:

– Это Волик Кочнов, друг моего детства…

Глава 10

– Порядок! – задыхаясь, как после быстрого бега, удовлетворённо резюмировала Вомб.

Она не торопилась покидать массажный стол, представлявший собой, как я начинал понимать, чрезвычайно сложный прибор. Некоторое время сестра восстанавливала дыхание, а затем завертела колесо чужой жизни в обратную сторону.

Казавшийся стеклянным столб с замурованным в нём Волькой Кочновым растаял, и мой друг детства и старый приятель снова ожил и в ужасающе быстром, сверхъестественном темпе начал возвращаться в исходное состояние. Бледный овал его хмуроватого лица снова сделался неразличимым в сверхсветовом мелькании теней прошлого, снова полупрозрачной кисеёй заколыхалось фиолетовое марево, ненадолго перейдя в переливчатую игру мультфильмово ярких красок, а когда ослепительная радуга потухла, на белом квадрате снова сучил ножками и ручками сморщенный красный комок, в котором совершенно нивелировались индивидуальные человеческие черты и в котором я никогда бы не признал Волика. Через секунду он заскользил вверх по гладкой горке, увлекаемый втягивающейся в чрево Вомб пуповиной так, как маленький игрушечный шарик увлекается предварительно растянутым резиновым шнурком, и вскоре исчез в развёрстой вагине.

У меня гора упала с плеч – не преждевременно ли? Не знаю, как матушка Вомб, а я, хотя и не рожал, но чувствовал себя, как человек, из которого высосал все соки Большой Глист. Сестре, видно, тоже пришлось помучиться. Приподнявшись на ложе и оперевшись на него локтями обеих рук, она встряхивала бедрами, расслабляя забитые мышцы ног подобно опытным легкоатлетам, восстанавливающимся между забегами.

Теперь, когда страх и смущение от не слишком приятной встречи с Волькой улетучились, меня вдруг пронзило острое, как клинок абордажной сабли, желание, до меня наконец дошло, сколь восхитительно сексуальна была мистическая Вомб Ютер.

– Так, Лохмач, дурашка! – услышал я насмешливо-ласковый, с лёгкой возбуждающей хрипотцой, голос Вомб.