И вот она, развязка – очень неприятная для меня, надо признать. Как встречу этого отморозка, выскажу все, что о нем думаю. Пожалуй, выйдет драка, и, хотя он моложе меня лет на семь, все же сильнее. Толстожопый, как все штангисты. И ни хрена не боится. Только что доказал это. Не справлюсь с ним. Набьет мне морду – не стерплю обиды и, не зря же я ношу с собой обрез, пристрелю его. А за что? За то, что парень показал себя героем? Никто не поймет. А может, я все-таки одолею его в драке? Тогда он меня пристрелит. Нет, так не годится. Надо будет бросить курить. Дыхалка ни к черту.

Я вошел во двор второй школы. Кажется, никого. Минуя площадку для игр с нависшими друг против друга баскетбольными щитами, остановился у турника в углу и попытался на него взобраться. Напрасный труд. От мороза пальцы прилипали к перекладине. Пришлось бросить. Приняв упор лежа, я начал отжиматься. Обрез за пазухой мешал, да и тулуп был тяжелый. Может быть, поэтому я сделал так мало отжиманий – или обжиманий, как говаривал мой покойный тренер Джуба. Дня три назад схоронили его у пятой школы. Настоящим патриотом был парень и честным, каких поискать. Рухсаг у[2]. Дело было ночью на улице Сталина. Строили баррикаду. Подкатил грузовик, наполненный мешками с песком. Джуба вместе со всеми начал разгружать машину, а в это время со стороны улицы Тельмана подкрался грузинский БРДМ[3] и открыл огонь. Все разбежались, а Джуба не успел или не захотел. Непонятно. Темное дело. К утру наши отбили улицу, забросав бронированную машину бутылками с зажигательной смесью. Охваченный пламенем БРДМ отступил. Говорят, экипаж так и сгорел внутри. Но это только слухи. А тело Джубы, изрешеченное пулями, лежало на снегу. Не верится, что Джубы больше нет. Так и вижу его улыбающееся смуглое усатое лицо. Из Чернобыля, куда он поехал добровольцем, вернулся живой и на вид здоровый, а смерть свою нашел в родном городе от рук оккупантов.

«Молодец, – услышал я из темноты чей-то кряхтящий от натуги голос и подскочил от неожиданности. – У тебя не будет бумажки, чемпион?» Незнакомец явно издевался надо мной. Мне было досадно, что кто-то видел то, чего не должен был видеть. Я молчал и поправлял на себе одежду, а тот чиркнул спичкой и закурил. В десяти шагах от меня у стены школы в темноте тлел огонек сигареты кряхтевшего. «Тебе что надо?» – спросил я незнакомца и подошел поближе. Тот сидел на корточках со спущенными штанами над своей дымящейся кучей и смотрел на меня снизу вверх. Я пытался бросить курить, и его сигарета сильно меня раздражала. Я потушил ее ногой прямо у него во рту.

Вышел я из школы немного успокоенный. «Зачем насмехаться над тем, кого не знаешь?» – думал я. У меня руки чесались пристрелить его, хорошо сдержался. Все-таки свой, хоть и тупорылый. Посиди теперь на своем дерьме и подумай о смысле жизни, если, конечно, у тебя есть мозги.

Я прислушался. Кажется, стреляют на баррикаде возле института. «Не надо так спешить, еще успеешь навоеваться», – осаживал я себя, но ноги сами несли меня вверх по улице Ленина. А Андрейка все-таки молодец. Наверно, он тоже там. Где ж ему быть? Всю ночь его ищу. Пожму ему руку при встрече. Обниму этак по-мужски. Или по-братски. Сейчас все так здороваются, мода такая пошла. Но, если честно, многим я бы и руки не подал.

Я положил на истоптанный замерзший снег свой карабин и присел на деревянный приклад. Кости, обтянутые кожей, соприкоснулись с деревом. Слишком жестко. Тогда я размотал зеленый мохеровый шарф и подложил под себя. Спиной я прислонился к стене баррикады из мешков с песком. Отлично. Хорошо сижу. Да и денек выдался на редкость теплый, несмотря на зиму.

Солнце, к которому тянулось все мое существо, вдруг загородил собою парень, одетый в черную кожаную куртку и белые спортивные штаны. Он был из тех, с кем лучше не связываться – себе дороже. Но я ведь сам такой и, возможно, даже круче. Ему бы обойти меня стороной – на его месте я поступил бы именно так, – но нет, он как будто искал неприятностей. Он кивнул мне как знакомому и, увидев, на чем сижу, попросил:

– Слушай, братишка, одолжи на пару минут свое сиденье. Дело одно наклевывается, а без оружия туда соваться никак нельзя.

– Оружие и жену, – говорю, – никому не одалживаю. А теперь можешь отвалить, ты мне солнце загораживаешь.

– Что ты сказал?! Повтори!

– Я говорю, иди своей дорогой, – повторил я, чувствуя, как в моих замерзших жилах вскипает кровь.

– Мать мою, если ты не пожалеешь об этом!

– Я много о чем жалел в этой жизни, – сказал я. – Но мне непонятно, отчего ты, такой крутой, прячешься во время боя. Где ты был ночью, а? Или не слышал, как стреляли?

Я заткнул его – ему нечем было крыть. Ребята вокруг слушали нашу перепалку, но никто не вмешивался. Я не осуждал их, потому что сам избегал подобных разборок.

– Пошли-пошли, не связывайся с ним, – торопил крутого его маленький, похожий на шакала приятель, который откуда-то знал меня. Тот как бы неохотно дал себя увести и все оглядывался.

– Мы еще встретимся! – крикнул он.

– Не сомневаюсь, – ответил я. – Я сам тебя разыщу, если снова спрячешься!

Кажется, я переборщил, но он меня сильно завел.

– Мародеры, – сказал кто-то им в спину.

– Житья от них нет, – вздохнул другой. – Только и слышишь, как ограбили того, покалечили этого. Расстрелять бы их всех к чертовой матери. Хорошо, что ты не дал ему свою винтовку.

Да, дорогой ценой мне досталась эта кавалерийская винтовка. Чтобы купить ее, пришлось украсть деньги у родного отца. Он хранил их в чемодане, с которым приехал из Душанбе. Долгие годы родитель вкалывал там, чтобы накопить деньжат на постройку нового дома здесь, на родине. Это была мечта всей нашей семьи. Как же я радовался, что скоро буду выглядывать из окон собственного двухэтажного дома! Папаша говорил, что новый дом будет не хуже дворцов наших соседей, которым я страшно завидовал. Но война оборвала нашу мечту на первом же этаже. Отец, как и все вначале, думал, что это недоразумение скоро закончится и он доведет начатое до конца. Но потом понял, что все всерьез и надолго. Выходит, теперь я сижу на верхнем этаже нашего дома. Ведь деньги были отложены именно для его постройки.

Папашу чуть инфаркт не хватил. Отказался от меня. Сказал: «Мой старший сын умер». Мать, проклинавшая меня сначала, приходит сейчас на баррикаду и со слезами упрашивает вернуться домой. Не поздновато ли? Ославили меня на весь мир – и все забыть? Нет, никогда. Уж лучше околеть здесь, чем вернуться под недостроенный кров, где вечно будут напоминать о моем поступке, указывая пальцем на потолок.

А с младшим братом у нас договор. Если меня убьют, винтовка переходит к нему по наследству. Теперь он следует за мной повсюду. Вон он стоит на углу, в белом плаще. Делает вид, будто радуется солнечному теплу. Но я-то знаю, что у него на уме. Как и все наследники, брат хочет поскорей заполучить свое наследство. Только я не тороплюсь на тот свет. Дорожу своей задницей ради той, кого люблю больше всех на свете. Хотя, возможно, она и не подозревает о моей любви.

По ночам, когда не очень сильно стреляют, я прихожу к дому, в котором она живет, и смотрю на ее окна. «Спит, наверное, – думаю я. – Греет своим роскошным телом холодную постель». А может, она боится и не смыкает глаз? У нее есть основания для этого. Во-первых, это девушка из богатой семьи и наверняка значится в списках мародеров, рыщущих по ночному замерзшему городу. Во-вторых, она красавица и сама по себе представляет лакомый кусочек для любого отмороженного. А эти твари ничем не гнушаются. Могут снять кольцо вместе с пальчиком. Два дня тому назад я столкнулся с ними ночью в ее подъезде. Пришел туда по старой привычке. Мародеры собирались взломать дверь квартиры под страшные крики ее матери. Отца не было дома. Да и что бы сделал этот старый казнокрад, окажись он там? Ровным счетом ничего. Соседи тоже все попрятались. Никто не пришел на помощь. Кому нужны неприятности? Связываться с мародерами опасно для жизни. Пришлось самому вступить с ними в разговор на узкой темной площадке третьего этажа. Их было трое, и все в масках. Таких дерзких я еще не встречал, хотя перевидал их немало. Они посмеялись надо мной и моим оружием и сказали: «Не суйся не в свое дело». Тогда я выстрелил в ногу одному, а второму засунул ствол карабина в рот через чулок, под которым тот прятал свою харю.