Отвечать на это было трудно, и нелегкие часы провел Моисей наедине с Богом терновника, пеняя Ему, что он, Моисей, дескать, с самого начала высказался против этого ему поручения и с самого начала просил послать кого другого, только не его, поскольку он и двух слов связать не может. Но Господь тогда ответил ему: зато Аарон может. Ну вот, тот и вел беседу, но слишком уж елейно; ясно теперь, какая ошибка браться за такое дело, когда сам косноязычен и по части риторики вынужден подключать других. Но Бог утешал его и наказывал ему из его же нутра и отвечал оттуда, что ему должно быть стыдно за свое малодушие; что все его оправдания — чистое кокетство, так как в принципе он сам горит желанием исполнить эту миссию, по той причине, что так же возжелал народа и его формирования, как и Он, Бог, да что там, его собственные желания не отличить от Божиих, они с ними одно: это Божие возжелание подтолкнуло его на труд, а потому стыд ему и позор, что он после первой же неудачи оробел.

Все это Моисей принял покорно, тем более когда военный совет, проведенный при участии Йошуа, Халева, Аарона и восторженных женщин, пришел к выводу, что усилившийся гнет хоть и злит, но при ближайшем рассмотрении является для начала довольно-таки неплохим успехом, так как злость направлена не на одного Моисея, но прежде всего на египтян и лишь повысит восприимчивость народа к воззванию Бога-Спасителя и к мысли об исходе на вольные просторы. Так оно и вышло; брожение из-за соломы и кирпичей среди труждающихся росло, и упрек в том, что из-за Моисея они стали ненавистны египтянам и вышло только хуже, уступил место желанию, чтобы сын Амрамов все-таки снова воспользовался своими связями и опять пошел за них к фараону.

Он и пошел, на сей раз без Аарона, один — с косноязычием будь что будет; он потрясал перед троном кулаками и в глохнущих, рвущихся словах требовал исхода своих на вольные просторы под предлогом отпуска с целью жертвоприношения в пустыне. И не единожды, а раз десять, поскольку фараон не мог преградить ему доступ к трону — слишком велики были связи Моисея. Между ним и царем завязалась борьба, упорная, длительная, которая, правда, так и не привела к тому, что последний удовлетворил запросы Моисея, но зато в один прекрасный день людей Гесема скорее вытолкали и выгнали из страны, нежели отпустили, в конечном счете лишь с облегчением, что избавились от них. Об этой борьбе и о средствах давления, примененных в ходе этой борьбы по отношению к упорно сопротивляющемуся царю, говорили много такого, что не вполне лишено оснований, но все же в значительной степени носит характер украшательства. Рассказывают о десяти казнях, которые Яхве по очереди насылал на Египет, дабы разрыхлить фараона, но в то же самое время намеренно ожесточить его сердце на просьбы Моисея ради возможности все новыми казнями продемонстрировать Свое могущество. Кровь, жабы, паразиты, дикие звери, струпья, моровая язва, град, саранча, тьма и смерть первенцев — вот эти десять казней, и ничего невозможного в каждой из них нет; только возникает вопрос, существенно ли они, исключая последнюю, с которой связано нечто непроницаемое, так никогда и не проясненное, способствовали конечному результату. При некоторых обстоятельствах Нил принимает кроваво-красный оттенок, вода его временно утрачивает питьевые качества, а рыба умирает. Это бывает, так же, как и то, что чрезмерно размножаются болотные жабы или что размеры популяции всегда наличествующих вшей приближаются к масштабам бедствия. Да и львов еще было много, они бродили по краю пустыни и подстерегали добычу в джунглях вдоль пересохших рукавов реки, и если число телораздирающих нападений на людей и скот вырастало, то вполне можно было назвать это казнью. А чесотка и лишаи разве не часто встречаются в Египте, разве от грязи не появляются тут же воспаления и нарывы и, заражая всех вокруг, не бушуют гноем в народе? Небо там, как правило, голубое, тем более сильное впечатление должна производить на редкость бурная непогода, когда низвергающийся из туч огонь мешается с жесткой перловкой града, побивающего посевы и крошащего деревья, не будучи связанным с каким-то определенным умыслом. Саранча же — слишком известный гость, против ее массового наступления человек изобрел кой-какие средства отпугивания и заграждения, над которыми алчность, однако, берет верх, так что целые области погружаются в обглоданную безлистость. А кто хоть раз испытал боязливо-угрюмое настроение, распространяемое по земле космически-затенившимся солнцем, вполне поймет, что избалованный светом народ даст подобному затмению наименование казни.

Но тем самым количество сообщений о невзгодах исчерпывается, поскольку десятая, смерть первенцев, вообще-то в их число не входит, а являет собой двусмысленное сопроводительное явление самого исхода, разбираться в котором жутко. Остальные могли произойти не все или все — рассредоточившись на значительном отрезке времени; их название все-таки следует считать лишь более-менее витиеватым описанием одного-единственного средства давления, которым пользовался Моисей против Рамессу, а именно неизменно того факта, что фараон — его дед по линии похоти и что во власти Моисея поднять по данному поводу большой шум. И царь не раз был близок к тому, чтобы поддаться давлению, по крайней мере делал серьезные уступки. Он дал согласие на то, чтобы на праздник жертвы вышли мужчины, а женщины, дети и стада остались. Моисей это отклонил: выйти нужно с малолетними и стариками, с сыновьями и дочерями, с овцами и с волами, ибо речь идет о празднике Господу. Тогда фараон согласился на жен и приплод и удержал лишь скот, он должен остаться в залог. Но на это Моисей спросил, откуда же, если не будет скота, им взять жертвы и всесожжения для праздника? Чтобы не осталось ни копыта, потребовал он, — и стало предельно ясно, что речь идет не об отпуске, а об исходе.

Из-за этого копыта у египетского величества и порученца Яхве вышла последняя бурная сцена. В продолжение переговоров Моисей сохранял большое терпение, но так же, как и терпение, в природе его лежал потрясающий кулаками гнев. Дошло до того, что фараон махнул рукой на все и буквально выгнал его из зала.

— Вон! — закричал он. — И берегись, не являйся более пред лицо мое. Попадешься — смертью умрешь.

Тогда Моисей, только что еще весьма взволнованный, совершенно успокоился и ответил лишь:

— Ты сказал. Я ухожу и не увижу более лица твоего.

Ему претило то, о чем он думал во время страшно-невозмутимого прощания. А вот Йошуа и Халеву, юношам, тем как раз не претило.

Это темная глава, прописать ее можно лишь в завуалированных словах, полусловах. Настал день, или, лучше сказать, ночь, зловещая вечеря, когда Яхве, или Его Ангел смерти, свершал обход и вершил последнюю, десятую казнь над сынами Египта или по крайней мере их частью, над египетским элементом жителей Гесема, а также городов Пифом и Раамсес, пропуская и щадяще минуя хижины и дома, дверные косяки которых для его уведомления были закрашены кровью.

Что он сделал? Он запустил в действие смерть, ту самую смерть первенцев египетского элемента, идя при этом навстречу кой-каким тайным пожеланиям и помогая кой-каким второрожденным получить права, в которых они в иной ситуации оказались бы поражены. Особо нужно отметить разницу между Яхве и Его Ангелом смерти: подчеркивается, что дома обходил не сам Яхве, а именно Его Ангел смерти, точнее, целое воинство таковых, тщательно отобранное. Если попытаться свести множество к отдельной особи, многое говорит за то, что Ангела смерти Яхве можно представить себе сильным юношей с курчавой головой, выступающим кадыком и решительно сведенными бровями, из того типа ангелов, что всегда рады, когда заканчиваются бесполезные переговоры и можно перейти к делу.

Во время вязко протекающих переговоров Моисея с фараоном не было недостатка и в приготовлениях к решающим деяниям: сам Моисей ограничился тем, что в ожидании грозных событий потихоньку отослал жену и сыновей в Мадиам, к тестю Иофору,[47] чтобы с наступлением грядущего забота о них его не обременяла. А Йошуа, положение которого при Моисее поразительно похоже на положение Ангела смерти при Яхве, действовал по-своему и, не располагая средствами, да пока еще и авторитетом поставить под ружье и под свое командование три тысячи годных к воинской службе братьев по крови, по крайней мере отобрал, вооружил, обучил и удерживал в повиновении ватагу, чтобы кое-что можно было предпринять хоть для начала.