Литмир - Электронная Библиотека

Ты вопрошаешь настойчиво чудо и экскурсовода.

И, отвернув с неохотой головку, приют покидаешь.

Болезнь

О, как я счастлив, что чувства твои пробуждаю и душу,

Тихо вплетая её в многоцветие вещного мира,

Зримым её возбуждая. Но больше мне всё же услада

Мир приносить тебе в душу, тревоги твои побеждая,

Тайным посредником оборотясь меж тобою и дрёмой,

Благословенной и сладкой, которую, не сознавая,

Жаждешь, к которой стремишься, но всё-таки плачешь,

противясь

И беспокойно ворочаясь, хочешь прогнать ты. И если

Мне удается тебя успокоить (а тщетными были

Прочих попытки), горжусь хитроумным искусством немало.

Так, ты недавно болела, когда до тебя дотянулся

Грипп, этот отпрыск войны, пожирающий малых и слабых,

Чтоб ни одно существо, хоть невинно оно и имеет

Право святое остаться свободным и неуязвимым,

Не избежало страданий, посеянных жуткой эпохой.

Тельце пылало твоё, страшный насморк измучил малютку,

Вот и познала впервые ты гнусное боли мученье.

В гневе на боль, в состраданьи к тебе не могли

распознать мы

В жалобных криках твоих, где источник жестокой болезни.

В ухе гнездилась она. И ощупав тебя осторожно,

Диагностировал врач воспаление среднего уха,

Следовать он приказал аккуратно своим предписаньям:

Перекись капать, которая вдруг зашипит пузырями,

Страшно тебя оглушит, и в испуге ты глазки заводишь,

Масло закапывать в ушко, в котором болезнь окопалась

И распирает его (не должно быть холодным тут масло,

Но и горячим, избави нас Боже, оно не должно быть),

И наконец оберечь наше ушко, прикрыв его мягонькой

ваткой.

Няня тебе подбородок и щёку платком обернула

И завязала узлом на затылке — пусть шерсть согревает.

Личиком этим своим, искалеченным старческой мукой,

Ты походила на бабку убогую из богадельни.

Плакала ты, и улыбку сквозь муку послала нам жалость!

Боль причиняло ужасную прикосновенье любое,

Как бы ни бережно было оно, и сама не могла ты

Сон приманить животворный в кроватке, и ночью глубокой,

Взяв тебя на руки, взад и вперёд я ходил терпеливо,

Комнату меряя мерно привычным маршрутом коротким,

Час или дольше, своим бормотаньем шаманя и ровным

Шагом и словом покойным сверлящую боль побеждая.

Сильно рука затекла, на которой лежала ты, снизу

Нывшую руку другой я поддерживал. Но до чего же

Счастлив я был, если видел, как таяла пытка страданья

И наконец расслаблялись уставшие члены, и тяжесть

Чувствовал я на руках существа, покорённого дрёмой.

Но не спешил я расстаться с тобой, чтоб коварная смена

Бури покоем и чтоб перемена внезапная ритма

Сна долгожданный блаженный туман отогнать не посмели.

Должен покой углубиться, окрепнуть, тогда лишь

в кроватку

Я наконец-то решаюсь тебя опустить, наклонившись,

Выпростать руки свои, что накрыла ты тельцем, и тихо,

Тише тишайшего, лба твоего дорогого коснуться губами.

Ночи спокойной тебе. Этот сон твой стократ мне дороже,

Я покорил этот сон, оградив им святую невинность.

Из страны восходящего солнца

Женщины знают, как сделать и слабость отцов плодоносной:

То в суете по хозяйству, а то — совершая покупки,

Мне оставляют тебя на какое-то время, прекрасно

Зная, что я отказать не сумею, поскольку мечтаю

(В этом-то вся их уловка!) с тобой провести безмятежно

Часик-другой посреди моих мирных и тихих занятий,

Чувства отвлечь от работы, наполнив их нежным уходом.

На постаменте, покрытом ковром, небольшая корзинка —

Точно такая когда-то спасла Моисея. Лежишь ты

В ней под навесом, в ногах закреплённом на шёлковой

ленте,

И занавески из тонкого шёлка тебя защищают.

Их я раздвину, чтоб, книги забыв и писанье оставив,

В крохотный лик твой всмотреться, когда безмятежно

он дремлет

Иль улыбается мне. И, на спинку откинувшись, стану

Пристальным взглядом смешение черт изучать, постигая,

Как ты в себе воплотила исходных основ сочетанье.

Родина встретилась, дочка, в тебе с фантастической далью,

Запад и Север в тебе сочленились с глубоким Востоком,

Край невысокого солнца с тем краем, где солнце восходит,

Личика нежная нижняя часть и арабский твой носик

Мне повествуют о жёлтой пустыне. Смеёшься глазами?

Хоть и сияет в них северный лёд, но порой ощущаю

Сердцем пытливым своим, как очей твоих бездны темнеют

Сладко-нездешней печалью, чужою печалью; и всё же

Светлые брови твои — это метина предков ганзейских

(Я без улыбки не в силах глядеть на знакомые брови),

Вижу, как с трезвым достоинством к ратуше гордо шагают,

Круглобородые, как предлагают иным табакерку,

Судовладельцы, купцы, бороздящие дали морские…

Знай же, что ты на Востоке зачата, тебя породила

Кровь мореходов суровых, охочая до приключений,

Ты родилась от союза Германии с краем далёким.

Так же мой город родной наблюдаю я с чувством двояким:

Порт — это Балтики серая готика, он же — как чудо,

Даль восхождения в стрельчатых арок арабских чертоги,

В той изначальной Лагуне — родное наследие детства,

Что баснословно далёко, как бремя несбыточной грёзы…

Мальчик испуганный, в важной гондоле впервые качаясь,

Видит каналы, дворцы и с опаской, нетвердо вступает

На изумительный двор, завершающий здание-сказку.

Пёстрый и в золоте весь этот храм византийский, и всюду

Башенки, арки, колонны; вознёсся он ввысь куполами

В синий небесный шатер, продуваемый ветром солёным.

Разве, вдыхая воды этой запах родной, не узнает

Мальчик иное в дворце, где внизу коренастые арки

Видели дожей, а сверху, под сенью листвы грациозной

Ратуши реют аркады, в которой находится биржа

Бюргеров вольного града. О нет, эта связь неразрывна!

Тайные нити роднят эти порты республик торговых,

Родину, милую сердцу, с манящей мечтою Востока.

Мальчик вкушал восхищённо в давнишней рождественской

сказке

Блюдо, которое знали все немцы: везде деловито

Торт возводили в четвертый адвент кулинары, как будто

Города символ — ворота и башни — лепили из сласти.

Лакомства клейкая манна явилась, конечно, с Востока.

Сахар, циндаль золотистый и розы настой благовонный:

Вот она — пища гаремов, которая хлебом святого

Марка в Венеции стала. Зовём мы её марципаном.

Он «масапан» для испанцев, и он же «маспен»

для французов,

Он же «масох» для евреев (названье пасхальных лепёшек),

Племени жаркой пустыни и племени горьких кочевий,

Скрепой Заката с Восходом в рассеяньи ставшем извечном.

Так же и лет через десять вдруг обмерло юное сердце:

В зале, сияющем золотом, девы увидел я образ,

Той, что теперь твоя мама, столь близко знакомый

мне ныне.

Там же, в чертоге, была она дивной принцессой Востока —

Черные кудри в венке золотистом спадали на плечи,

Словно из кости слоновой точёные в древности, плечи

Девочки хрупкой, загадочной, плечики нильской

флейтистки,

И на пурпурное платье. Сей лик, и чужой, и серьёзный,

Бледностью веял жемчужной, и будто глаголили молча

Что-то огромные очи. О дивная сказка Востока!

Край восходящего солнца, он пряною дышит мечтою!

Знай же, хранимая мною, что в это мгновенье свершилось

Предначертание неба; и я в молодом опьяненьи

Глаз не сводил с незнакомки, вот тут-то и выпал твой

жребий,

Голос, воззвавший к тебе, возвестил свою волю. Усердно

Я добивался её и добился согласия девы,

Ввёл её в дом, как желало того полюбившее сердце.

Так что, тебя созерцая, кочую по родинам милым,

Крошка с бровями германских отцов и горбинкой

29
{"b":"583003","o":1}