Лоно взрастило тебя, позаботясь о мелочи каждой.

Я же покуда не знал, что люблю тебя, дочь, но свершилось

Тяжко-священное и вдохновенное чудо рожденья,

Полная жизни, толкалась ты в лоне — я это подслушал, —

К свету упорно стремясь, чтобы стать его частью, и стала.

В руки свои боязливые взял я тебя, как пушинку,

Видя, как очи твои всю небесную твердь отражают,

Трепет немой ощущая, и — о, как заботливо-нежно! -

На материнскую грудь опустил я тебя, и внезапно

Сердце моё в этот миг благословилось любовью.

Лишь на рассвете водой ледяною глаза орошу я,

Радуясь свежести новой с её добродетелью чистой,

Сразу к тебе, дорогая, шаги направляю. А гам уж,

В маленьком царстве твоём происходит обряд омовенья.

В крошечной ванночке няня с заботой воды намешала,

Нежное тельце твоё чистотой и уютом сияет.

Издалека ты смеёшься, завидя меня, и глазами,

Полными жизни, глядишь на меня, и улыбкой открытой

Светишься. В ней — узнаванье, доверия радость; и тотчас

Счастье меня наполняет, такое же светлое счастье,

Как и впервые, когда ты узнала меня и проснулась

Радость в чертах твоих. Ту ж узнавания радость прямую

Дарит счастливый влюблённый тому, кого любит безмерно.

Пол в середине проснувшейся детской забавно забрызган:

В ванночке ты озорно-беззаботно играешь, ногами

Резво брыкаешься, бьёшь с любопытством ладошками воду

С грацией, полной достоинства. Ямка на щёчке лучится.

Капли летят во все стороны, вот и сюртук мой забрызган.

Не покрывает вода целиком тебя, бережно няня

Левой рукою поддержит головку: коварные воды,

Те, что ласкают тебя и которым ты так доверяешь,

Тельце беспечно отдавши своё, — не твоя уж стихия

С той недалёкой поры вызревания в лоне кромешном,

Дай ей тобой овладеть — и задушит лукавая тотчас.

Грудка твоя над водой, по воде ж золотистая губка

Плавает. Медленно, взяв её, несколько раз на тебя я

Тёплую губку ещё и ещё выжимаю, и воды

Льются кристальным весёлым лучом, растекаясь по телу.

Радо дитя суете омовенья, с улыбкой вникает

В чувства отрадные мира. Умело-заботливо няня,

Вынув из ванны тебя, опускает на стол умягчённый,

Где полотенце пушистое ждёт, подогретое печью.

Кутает няня тебя, прижимая к себе многократно,

Чтоб не осталось ни капельки влаги, а я продолжаю

Чутко следить за дальнейшим уходом. Тебя наряжают

В мир треугольных пелёнок, который тебя согревает,

Ибо тепло — и охрана твоя, и спасенье, к нему ты

В тёмном пристанище мирном привыкла, и, выйдя

из мрака,

Ты новичок ещё, дочка, чужак в этом мире холодном.

Вот и закутана тщательно ты и до грудки до самой,

Снизу смешная, похожа на маленький валик, а сверху

Ручки твои на свободе в пике белоснежном, как крылья,

И на головке родной надо лбом возвышается чубчик,

Колышком светловолосым торчит он задорно, и няня

Шёлковой щёткой его, непокорного, гладит любовно;

Тонких волосиков нити лежат на затылке, и темя -

Всё в беспорядке чудных завитушек, а спереди — чубчик.

Вот ты одета, беру тебя на руки, здравствуй, дочурка,

Чуть запрокинулась, близкими смотришь глазами и тут же

Тёплыми ручками смело лицо ты моё изучаешь,

За нос берёшься, за губы хватаешь и громко смеёшься,

Если рычу на тебя и кусаюсь, играя в опасность.

Завтракать время пришло. На руках у заботливой няни

С видом серьёзным ты, чмокая, пьёшь из бутылочки тёплой

Сладкий овсяный отвар, в молоке разведённый свежайшем.

Ты с удовольствием вкусный глотаешь напиток, но только

Нужною пищей наполнится крохотный этот желудок,

Тут же, устав от трудов и событий таких, засыпаешь.

Целую жизнь прожила ты сегодня, и снова в кроватку

Няня кладёт тебя нежно, и мирно ты дремлешь, проделав

То, что для взрослых лишь способ взбодриться для жизни

дальнейшей.

Взрослый мой день в ровный ритм деловито меня

вовлекает.

Выверен времени ход, в каждом часе — своё содержанье.

Уединенья серьёзная тишь, и беседы, и отдых -

Всё чередуется мерно. Лишь изредка гляну украдкой

В мир обособленный твой и в ту жизнь, что покуда

ведёшь ты.

Там, в полудрёме она за собою влечёт тебя тихо,

Так неприметна она за перилами детской кроватки.

Хоть не велик твой приют, но тебя пустота окружает —

Сверху и снизу, с боков, ну а ты — в серединке, комочек.

Или же сад свои летние кущи тебе предлагает.

Крепок твой сон мимолётною ранью цветущей в коляске

(Мягки рессоры удобной коляски высококолёсной,

Шёлк занавесок зелёных тебя охраняет от солнца).

Посередине газона лежишь в ней, развёрнута к югу,

Много ты спишь, ведь во чреве, откуда недавно ты вышла,

Сон отделялся от яви и явь ото сна постепенно,

Так что и ночи и дни протекают в дремоте обильной.

Только проснёшься — и звёздочки глаз дорогих

распахнутся, Ручки твои заиграют зелёной каймой занавески

Иль по-хозяйски меж делом займутся прелестной игрушкой.

Верный семьи нашей друг положил её тайно в коляску:

Это всего лишь колечко из кости, на нём — колокольчик.

Словно бы яблоко из серебра и тончайшей работы,

Звон его ласковый издалека извещает уютно:

Ты существуешь. Его изучала ты зреньем и слухом,

Нежно вбирая той первой игрушки и звук, и обличье,

Ныне он твой, этот образ невинно-изящно-весёлый.

Вот уж ты плачешь с досадой и болью: прорезались зубки —

Дёсен нежнейшую плоть распирают, желая прорваться.

Плач твой заслышав, дела оставляю свои я и тотчас

Через стеклянную дверь выхожу и по камню ступеней

Вниз — на газон: я коленом кроватку твою раскачаю,

Вправо и влево пружинисто ложе твоё шевелится,

Заговорю я с тобою, покой и доверье вливая

Мерным звучанием твёрдой любви в твою душу.

И всё же Знаю, что надо всегда осторожным быть, дочка, с тобою:

Плачешь ли ты, или рада — природа твоя уязвима,

Голос внезапный, явленье нежданное в ужас приводят

Сразу тебя; и, испуганно вздрогнув, ручонками тотчас

Схватишься ты за головку, и глазки твои распахнутся.

В звёздочках этих пугливых блеснёт огонёк беспокойства.

Нужно к тебе подходить очень плавно, и тихо беседу

Надо с тобой начинать, потому что твоё равновесье

Слабо и шатко: была ты в ужасные годы зачата.

Форма твоя созревала в годину мучительных корчей

Мира, истекшего кровью, в годы безжалостной скорби,

Мысли травившей людские, груди теснившей жестоко.

Скрыта от света была ты и зрела глубинно-беззвучно,

Но раскалённое время чрез матери муки вторгалось

В мирные эти покои со спазмами пульса земного:

Что ж будет с миром и с родиной, той,

что безвинно-виновна? Немец в те годы питался прескверно: враждебные силы

Нам перекрыли поставки белковой питательной пищи.

Старость, достойная счастия, рухнула, крепость утратив.

Голод мужчин обессилил; он выел им щёки, заузил

Круглые их подбородки. И вспышки заразных болезней

Нашу страну поразили, и не было сил для отпора.

Жаждавший пищи для роста, плод в материнской утробе

Теплился скудною жизнью. Вот так появилась на свет ты —

Пусть не болезненной, нет, но порой возбудимо-ранимой,

Такты из наших тревог бесподобным цветком распустилась.

Метою время с природой тебя навсегда наградили,

Ею тебя от сестёр навсегда отличив и от братьев:

Слева меж лбом и виском пламенеет клеймо огневое

Малой горошиной, — память о том, как на свет ты явилась.

Так, мы решили, война свой стигмат на тебя наложила.

Наша община весёлая чтит и щадит тебя, дочка,

Ссоры и гомон смолкают, когда ты находишься с нами,