— Все эти соглашения являются договорами, господин президент, — сказал Кершвель. — Расторжение договора в одностороннем порядке имеет последствия — правовые санкции, потеря престижа, потеря доверия, разрыв взаимного сотрудничества. Возможны и более тяжелые последствия.

— Таким образом, я связан соглашениями и обязательствами, которых никогда не давал и не заключал, и никто в Вашингтоне мне этого не объяснил.

— При всем уважении, господин президент, ваша и наша работа заключается в том, чтобы ознакомиться со всеми этими договорами и соглашениями, — настаивал Кершвель. — Именно за этим у нас имеется правительство и бюрократия, чтобы отслеживать все, что нужно знать правительству. Просто взять и сделать — это неверный подход. Вы просто повалите первую кость домино, и они начнут падать одна за другой, и тогда вы уже не сможете это остановить. Вам придется или спешно убирать какие-то костяшки, или перекладывать их по-другому, или как-то укреплять их так, чтобы они не посыпались от любого удара с любого направления.

— Вы забываете о другом пути, Эд: встать из-за стола и пойти домой.

— Тогда никто больше не придет к вам домой, — ответил Кершвель, неохотно начиная играть с неудобным сравнением.

— Я думаю, что придут, — ответил президент. — Потому что когда какой-нибудь хулиган придет, чтобы сбить им все это домино, а они окажутся недостаточно сильны, чтобы остановить его, они придут к нам.

— Итак, вы хотите строить отношения с остальным миром на шантаже? — Спросил Кершвель. — Или по нашему, или идите к черту? Это, с моей точки зрения, не есть слова ответственного руководителя, сэр. При всем уважении. — Было очевидно, что Кершвель выражал очень мало уважения, произнося фразу «при всем уважении».

— Ответственный руководитель начинает с того, что принимает на себя ответственность, и именно это я намерен сделать, — сказал президент. — Я дал американскому народу клятву хранить и защищать конституцию. Я точно знаю, что это значит.

— Господин президент, я не ставлю под сомнение ваши мотивы или вашу искренность, иначе я бы никогда не согласиться работать в вашем кабинете министров, — сказал Кершвель. — Я просто пытаюсь донести до вас и вашего правительства то, что случиться в случае принятия этого плана. Множество стран, учреждений и отдельных людей по всему миру обязаны своим образом жизни — и, возможно, самому своему существованию — защитой мира и безопасности Соединенными Штатами Америки. То, что вы предлагаете, просто смоет это все. Это может спровоцировать волновой эффект, который смоет весь мир.

— Я хорошо это понимаю, Эд…

— Я так не думаю, господин президент, — перебил его Кершвель.

Все собравшиеся резко обернулись, переводя взгляды с Кершвеля на президента. Даже Кершвель ожидал взрыва. Хотя Торн был известен на весь мир как тихий, спокойный, держащийся с непринужденным достоинством человек, все знали, что президент когда-то был профессиональным убийцей. Просто что-то было убрано подальше.

— Эдвард, Соединенные Штаты были одержимы борьбой с небольшими странами-изгоями со времен Войны в Персидском заливе, — сказал президент. — Сомали, Гаити, дважды Ирак^[20], Босния, Косово, Северная Корея — у нас есть миротворческие силы в каждом уголке планеты. Но когда вспыхнул полномасштабный конфликт с Китаем, у нас не нашлось сил, чтобы сплотиться и противостоять. Нам пришлось полагаться на ядерные средства, чтобы сделать то, что должны были сделать наши обычные войска, и мне это совершенно не нравиться.

— Проблема, как мне представляется, имеет две плоскости: наши вооруженные силы слишком большие и громоздкие, чтобы реагировать достаточно быстро, и мы тратим слишком много времени, ресурсов и внимания на этих мелких региональных нарушителей спокойствия. Ни одна из проведенных нами миротворческих операций, за исключением, возможно, Гаити, не была успешной. Мы потратили миллиарды долларов и своего международного авторитета на операции, которые не продвинули вопросы мира и защиты Соединенных Штатов ни на йоту. Я устал от этого, я полагаю, что американские вооруженные силы устали от этого, и американский народ устал от этого.

— Эти «нарушители спокойствия», как вы выразились, могли вызвать гораздо больший конфликт, сэр, — настаивал Кершвель. — Насчет Ирака никогда не было никаких сомнений — он угрожал основному для Запада источнику нефти. Что касается других регионов, таких, как Балканы, все не так ясно, но все равно важно. Этническое насилие на Балканах стало непосредственной причиной одной мировой войны и косвенно спровоцировало другую. Вмешиваясь в мелкие конфликты, мы не дали им перерасти в гораздо более масштабные, способные охватить целый континент.

— Я не был убежден в этом как в ходе операций, так и не убежден сейчас, — сказал президент. — Предыдущая администрация убедила нас, что вмешательство в Боснии и Косово находится в наших национальных интересах. Теперь, получив те же сведения, что получили наши предыдущие верховные главнокомандующие, я не вижу этого. Либо я не так умен, как они, или чего-то не хватает, или там не было ничего, что бы угрожало нашему миру и безопасности. Что скажете, Эдвард?

— Я полагаю, важно уметь смотреть дальше текущего момента и изучать геополитику в регионе, — сказал Кершвель. — Россия подавляет инакомыслие в пределах собственных границ. Она хочет восстановить отношения с Сербией и угрожает любой восточноевропейской нации, желающие присоединиться к ЕС или НАТО. Для меня это достаточная провокация, господин президент. Для меня это предельно очевидно. Как я могу объяснить вам это?

На последнюю фразу обратили внимание все в кабинете, включая президента. Но, вместо того, чтобы рыкнуть в ответ, президент кивнул, вежливо завершая дискуссию.

— Я ценю вашу откровенность, Эд, — сказал он без следа злобы. Судя по всему, именно так все и было, подумал госсекретарь. Президент повернулся к Дугласу Моргану, главе Центрального Разведывательного управления. — Дуг? Что скажете?

— Как это повлияет на текущие разведывательные операции? — Спросил Морган. — У нас производятся несколько десятков разрешенных разведывательных операций, в основном, на Балканах, Ближнем Востоке и в Азии. Вы же не собираетесь просто махнуть на них рукой, сэр?

— Конечно нет, — ответил президент. — На самом деле, я не вижу оснований для каких-либо изменений разведывательной деятельности. Я полагаю, крайне важно поддерживать эффективные разведывательные и контрразведывательные операции, возможно, даже усилить их, если мой план будет реализован.

— Быть может, это потому, что весь мир увидит в этом плане проявление трусости, и будет думать, что американское правительство развалилось? — Вставил Кершвель.

Если государственный секретарь хотел представить президенту еще один аргумент, то это не сработало. Торн просто посмотрел на Кершвеля, кивнул и сказал с улыбкой:

— Что-то вроде этого, Эд. Что-то вроде этого. — Когда никто не ответил, Торн повернулся прямо к Кершвелю, развел руки, пристально посмотрел на него, как бы говоря: «ну ладно, Эд, если хочешь попытаться снова, давай, вперед».

Кершвель покачал головой. Все, что он мог сделать, уже было сделано. Он высказывал свои возражения несколько недель, используя все, что можно и даже больше, и даже теперь пытался переубедить президента. Но, очевидно, тот уже принял решение.

— Тогда приступим, — решительно сказал президент. Гофф и Венти явно помрачнели. Торн добавил: — Давай уже начинать, Боб, — он протянул руку, открыл папку перед собой и поставил свою подпись на титульном листе. — Итак, господа. Давайте сделаем это.

Гофф взял документ и посмотрел на него так, словно это было свидетельство о его же смерти.

— Я уверен, что это самый исторический документ, который я когда-либо держал в руках, — он посмотрел на Торна со смесью благоговения и шока. — Начнем исполнение немедленно, господин президент. Что до меня, то у меня будет первая закрытая дверь на слушаниях в Конгрессе на следующей неделе, но когда об этом узнают, я уверен, что пройду их. Портом назначат новые слушания, еще больше, а некоторые даже будут не секретными. Я буду обязательно иметь в виду, что правила устанавливают Белый дом и пентагон.