— Я не хочу ничего взрывать, сэр, я просто хочу дать понять Сенькову, Кайзингеру, Журбенко и всем другим психам, что нам не нравится то, что они делают, и мы готовы вмешаться, если они продолжат! — Ответил Гофф. — В том случае, если они расценят наше молчание как незаинтересованности или даже молчаливое согласие или разрешение, я хочу четко и решительно дать понять, что мы не потерпим наступательных действий в Европе, вне зависимости от того, провокация это или нет!
— Я думаю, что тебе нужно пояснить одну вещь, — сказал президент. — Роберт, я говорю тебе прямо — не расценивай мое так называемое бездействие как молчаливое разрешение или безразличие. Но я не намерен реагировать на угрозу войны собственными угрозами.. — Он подошел к Гоффу и положил руку ему на плечо. — Роберт, ты полагаешь, что нам следует кого-то шугануть. Я говорю тебе: нет. Будь, что будет. — Он понимал, что сказал намного меньше, чем его другу нужно было услышать, поэтому убрал из голоса успокоительный тон и сказал: — Иди домой, Роберт. — И это было не предложение, а приказ.
Роберт подался к президенту на шаг и спросил:
— А президенту Мартиндэйлу ты тоже так сказал? Просто «иди домой»? Или ты сказал ему что-то еще или даже решил чем-то помочь?
Если Гофф рассчитывал, что президент удивиться тому, что он знает об этой встрече, то тот не показал виду.
— Именно это я ему и сказал, Роберт — забыть обо всем, что он намеревается сделать, чтобы это ни было. Он не проводит американскую внешнюю либо военную политику — ее провожу я. Он в данный момент обычный человек, который должен подчиняться закону, без каких-либо специальных привилегий из-за своего прежнего статуса.
— Тогда зачем было утаивать эту встречу от меня?
— Потому, что это был личный разговор, — ответил Торн. — Просто разговор прежнего президента с нынешним. Если бы я не смог удержать его перед всем моим кабинетом, это был бы мой провал. — Гофф скептически посмотрел на него. Президент слабо и понимающе посмотрел на друга и добавил. — Возможно, по этой же причине ты не рассказал мне о том, что встречался с ним? — Челюсть Гоффа отвисла от полной неожиданности, а затем он начал судорожно закрывать и открывать рот, словно пойманная рыба. — Откуда я знаю? Ты сам сказал мне — не прямо, но это сказали твои глаза и движения. Я знаю тебя, Роберт, так же, как ты знаешь меня. Проблема в том, что ты знаешь меня настолько, что думаешь, что сможешь убедить меня и изменить мое мнение. Но это не так. Я знаю, что Мартиндэйл приходил к тебе. И знаю, что ты его выпроводил.
Гофф не мог скрыть своего удивления, но знал, что Торна ему было не переиграть. И он был настолько взвинчен, что хотел только заставить друга вызвериться на него так сильно, как только мог, просто чтобы посмотреть на это.
— А ты уверен? Уверен, что я выпроводил его, Томас?
— Более чем, — ответил президент. — То, что хочет сделать Мартиндэйл смело, интересно, сложно и рискованно, и именно это хотел бы сделать ты. Проблема в том, что то, что он задумал незаконно, ты это знаешь и не станешь нарушать закон. Вот почему ты так пытаешься убедить меня — потому что если этого не сделаю я, это решит сделать Мартиндэйл, у него скорее всего, ничего не выйдет и это будет смотреться как неуклюжий провал Соединенных Штатов. Что должно случится, Роберт, то случится. Я не собираюсь подливать масла в огонь неразберихи и страха. Так что иди домой, друг мой. Я позвоню тебе, если будет нужно.
Морган и Гофф вышли, оставив президента наедине с его мыслями — и его тайными страхами.
Над Черным морем, в это же время
Удар по посольству Германии в Тиране прошел удивительно четко и безупречно — даже Петр Фурсенко, много раз проверивший свои расчеты, был приятно удивлен. Все прошло так хорошо и так быстро, что у него было мало времени на подготовку ко второй части своей опасной миссии.
Геннадий Егоров возглавлял их ударную группу спокойно и невозмутимо. Даже ввиду постоянной угрозы, исходящей от Павла Казакова и исходящей от него зловещей ауры демонического гнева, Егоров занял переднее кресло в кабине самолета и пояснил Фурсенко некоторые ключевые моменты, так как понимал, что хотя Фурсенко разработал этот самолет, он ни разу не летал ни на нем, ни на каком-либо другом. Егоров смог уговорить Казакова дать им еще день на подготовку, и это время они провели с пользой. К тому времени, как они были готовы к вылету, Фурсенко был уверен, что сможет быть помощником Егорова и нажимать на нужные кнопки в нужный момент.
Если что-то пойдет не так, он был очень сильно убежден, что их обоих придется выковыривать из этого самолета.
«Метеор-179» нес, несомненно, наибольшую боевую нагрузку, чем когда-либо: по подвеске с одной ракетой «воздух-воздух» Р-60 и одной 1 000-кг бомбой с лазерным наведением Х-73[131] под каждым крылом; две бомбы Х-73 в бомбоотсеке и 4 ракеты Р-60 в крыльевых пусковых установках на экстренный случай. Разместить ракеты Р-60 на внешних подвесках Егоров предложил в последнюю минуту: Tyenee был наиболее уязвим с двумя большими бомбами на внешних подвесках, так почему бы на заиметь дополнительную страховку? Когда бомбы на внешней подвеске будут использованы, или перед входом в зону цели, две дополнительные ракеты могут быть использованы для того, чтобы проложить самолету путь к цели или просто отстрелены. Оказалось, что в этом не было нужды, но Егоров продемонстрировал хорошее понимание операции и знание самолета.
Навигационная система во время короткого полета из Кодли к Тиране работала так точно и надежно, как это только было возможно. На протяжении большей части полета раздавались сигналы системы предупреждения об облучении, особенно вблизи македонской и албанской столиц, но никакие истребители или зенитно-ракетные системы не пытались бросить им вызова. Егоров передал Фурсенко несколько снимков обзорной системы, дабы убедиться, что посольство Германии выглядит именно так, чтобы в случае надобности уточнить цель, но прицельная марка оказалась направлена на нужное здание, и Фурсенко не пришлось делать ничего, кроме как снять предохранитель с системы сброса и правильно установить параметры, что он, разумеется, мог сделать с закрытыми глазами — в конце концов, он разработал систему и расположил все переключатели на системе управления и знал до мельчайших деталей все, что было нужно для успешного сброса бомб[132].
Но Фурсенко не закрыл глаз — и видел все, в том числе тысячи людей, заполонивших улицы возле посольства Германии. Одной тысячекилограммовой бомбы, разумеется, было достаточно, чтобы уничтожить небольшое здание посольства. Вторая бомба была наведена на ту же цель, но в действительности на несколько метров в сторону — прямо на переполненную улицу. Когда первая бомба ударила по посольству и на экране расцвело невероятно яркое облако, Фурсенко показалось, что он смог рассмотреть каждого их этих людей в отдельности, мог видеть, как по ним ударила взрывная волна, сбивая их с ног, как тонны щебня посыпались на них за миллисекунды до того, как налетели жар и град обломков. Затем система наведения автоматически переключилась в режим широкого обзора, и он уже не видел детально, как вторая бомба добавила свою ревущую ярость к первой.
Он знал, сколько смертей вызвал этот взрыв. Они, конечно, целились в здания, но Казаков, должно быть, знал о протестующих. Они могли бы подождать несколько часов, пока улицы не опустеют, но он этого не сделал. Он мог определить второй целью еще одно здание или что-то еще, но нет. Он сознательно выбрал эту цель из-за количества людей, которые окажутся в зоне поражения.
Это было правдой: Павел Казаков был монстром. Он приказал убить тысячи, чтобы замести следы так же легко и небрежно, словно заказывал курицу в ресторане.
— Как вы там, доктор? — Спросил Геннадий Егоров.
— Все нормально, — сказал Фурсенко. — И называйте меня Петр, прошу вас.
— Хорошо. И вы зовите меня Геннадий.
