Вилли Конн
Лили
По тропинке, ведущей к заброшенной баньке, шла совершенно голая девушка. Лунный свет играл блестками в ее распущенных волосах, доходивших до пояса, а заросли крапивы то обнажали, то вновь скрывали ее стройные ноги. Словно вылитая из серебра, она прошла так близко, что я успел заметить, как вздрагивала при ходьбе упругая девичья грудь.
Свернув с тропинки, она словно растворилась в благоуханном аромате теплой июльской ночи. Скрипнула дверь баньки. Все смолкло.
Я лежал у потухшего костра, боясь неосторожным движением выдать свое присутствие. Как невыразимо хороша была девушка! Мне хотелось бежать за ней, прильнуть к окну баньки, чтобы еще раз увидеть ее обнаженной, но я не мог сделать ни шага. Одновременно с восторгом на меня нахлынуло чувство неизъяснимой тревоги. В девушке было что-то от оживших восковых фигур. Мурашки пробежали по спине. Леденящий душу страх полз по лесной поляне, как газ без цвета и запаха проникал в каждую клетку моего существа. В лесу что-то происходило, и это касалось меча.
Вдруг вспышка, похожая на молнию, осветила окрестности. Я замер, ожидая раскатов грома. Но все было тихо и недвижимо. Лишь на потемневшем небосклоне вспыхнула новая звезда. Я готов был поклясться, что еще полчаса назад ее не было. Слабый мерцающий свет звезды размыл напряженное ожидание чего-то, унял страх, но оставил холодную печаль вселенского одиночества.
Я взял себя в руки, зажег фонарь и еще раз перечитал записку, которая привела меня в эту мрачную пустошь:
"20 ПОЛНОЧЬ ТАМ ЖЕ ЗАБРОШЕННОЙ БАНЬКЕ".
Я взглянул на часы. Они показывали полночь. Двадцатое июля. Но это была не Элла.
Все произошло здесь, на этом самом месте, ровно месяц, назад. Я вспомнил волнистые волосы Эллы, ее большие голубые глаза северянки с раскосым азиатским разрезом, ее тонкую талию и маленькую круглую попку, не самой безукоризненной формы, но лихо затянутую в бывалые студенческие джинсы.
В тот день мы остались в туристском лагере одни. Она попросила меня наколоть дров для старой баньки, построенной невесть кем возле лесного источника. Родник бил в самом центре бани, отчего воздух в ней был необычайно свеж и сладок. Подкладывая дрова в огонь, я представлял, как Элла войдет сюда, снимет свой розовый халат, под которым не будет надето ничего, сядет на эту замшелую прохладную скамью, подставит грудь и шею ласковому теплу очага. Потом она повернется к огню спиной и снова лицом, позволяя теплым струям касаться ее пушка и нежной девичьей кожи. А я вопьюсь в нее глазами сквозь закопченное банное оконце. Я встал и носовым платком протер стекло. Пододвинул бадью под самое окно, чтобы, потянувшись за водой, она оказалась прямо напротив меня. Я хотел ее видеть.
Когда она вошла в баньку, я уже притаился в своем убежище, прильнув к окну. Девушка легко скинула халат. Больше на ней ничего не было. Манящей матовой белизной вырисовывалось тело. Она повернулась к бадье, подошла к ней, встав против оконца во всей своей прелести. Я почувствовал томную, болезненную и сладкую конвульсию в своем теле, на какую-то секунду перехватило дыхание, часто-часто забилось сердце. Она попробовала пальчиком воду. И тут заметила меня. Но вместо того чтобы вскрикнуть, она зачерпнула пригоршню теплой ключевой воды и брызнула себе на грудку. Я видел, как заблестели серебряные капельки на ее коже, потекли вниз вдоль всего девичьего тела и остановились, повиснув бусинками в самом низу живота, на ее пушке. Она сжала ножки, и бусинки покатились дальше. Девушка, потупив глаза, разжала ножки, замирая от желания и смущения, чуть коснувшись своего тела, смахнула щекотные капельки на пол и, озорно улыбнувшись, посмотрела сквозь стекло мне прямо в глаза.
В следующую секунду я был в баньке. Мы упали на мокрый дощатый пол. Я впился губами в ее маленькую мокрую грудь... Она напряглась и, изгибаясь навстречу мне, отдавалась сосредоточенно и самозабвенно.
Вдруг пушечным выстрелом ударила дверь! В проеме стоял здешний егерь, влюбленный в Эллу. Элла выскользнула из-под меня, шмыгнула к выходу. Губы егеря дрожали, огненно-рыжие волосы сбились набок. В руке он сжимал топор. Я стоял перед ним, и чувство собственной вины не давало мне воли к сопротивлению. Он мог сделать со мной все, что угодно. Но он меня не тронул, с его прикушенных до крови губ сорвалось только одно слово месть. Швырнув топор в угол, он бросился вслед за Эллой. "Месть!" донеслось до меня еще раз уже из-за двери.
В этот же вечер Элла уехала из лагеря. А позже пропал егерь. Я не стал допытываться, что с ним стало. Знал только, что он погиб при весьма странных обстоятельствах. Я с ожесточением гнал мысль о том, что стал невольным виновником его смерти. Но она снова и снова вползала мне в душу, вызывая чувство стыда, угрызения совести и подспудный суеверный страх.
Неудовлетворенное мужское чувство возвращало мои воспоминания к заброшенной баньке. Сколько раз, задыхаясь в сладострастном сне, я видел зовущую обольстительную Эллу у чана с теплой родниковой водой. В память врезалась каждая черточка ее лица, каждый изгиб ее тела. Но проклятье! Каждый раз, когда я пытался прикоснуться к ней, появлялся егерь. Таинственная история исчезновения сделала его образ зловещим и мрачным настолько, что, увидев его во сне, я каждый раз просыпался с криком и потом до самого утра мучался в постели, желая и боясь уснуть. Я ждал его мести, но был не готов ее принять, потому что начатое с Эллой не успел довести до конца.
И вот эта записка! Я обнаружил ее на письменном столе в своей закрытой на ключ комнате. Как она могла сюда попасть? Это возбудило подозрения. Никто, кроме Эллы и егеря, не знал о заброшенной баньке. Егеря не было в живых, это я знал определенно. Значит, записку могла написать только сама Элла? Нет, что-то здесь было не так.
Прежде чем отправиться в эти дебри, на стоянку, покинутую лагерем, я несколько раз решал для себя ни в коем случае этого не делать. Но стоило немного расслабиться, дать волю воображению, как передо мной возникало страстное, обжигающее воспоминание, которое мучало меня по ночам, и я понимал, что приеду сюда несмотря на все дурные предчувствия.
